САМИ АН-НАСРАВИ (Ирак)

 

ЗА СТЕНОЙ

(роман)

                                                                        1

            Камера в подвале здания суда, люди, чьи судьбы связаны с ней, они делят между собой тревогу и зловоние уборной без дверей, люди, связанные с этой единственной дверью, ведущей в камеру с огромным замком под острым недремлющим оком надзирателя.

            Немного свежего воздуха врывается в камеру каждый раз, когда железная дверь открывается перед новым заключенным или выходящим на волю, и тогда все начинают жадно дышать, хватая губами воздух, громче звучат голоса, но потом этот шум рассеивается и каждый осужденный вновь погружается в себя.

            Вот так протекало здесь наше существование! До тех пор, пока к нам не привели того странного типа с враждебным высокомерием во взгляде, ему суждено было прервать молчание этих паралитиков и заставить их глаза засветиться любопытством. С  того момента, как он оказался в камере, он постоянно повторял одни и те же движения: кулаком  правой руки бил по левой ладони, в отчаянии тряс головой, кусал губы, глупо улыбался, вслух произнося что-то невнятное, хмурился, не переставая ходить взад и вперед среди лежавших на полу арестантов.

            Его странное поведение, необычная внешность, характер его взаимоотношений с другими вызвали и мое любопытство, и я стал постоянно наблюдать за ним, более того, это стало моим главным занятием. Я забыл о себе, даже потерял интерес к  своей собственной участи, которая готовилась в совещательной комнате суда, всем своим разумом устремившись к нему, я следил  взглядом, как он кружит по камере, но не осмеливался заговорить с ним.

            Наблюдая за  ним, за его поведением, я изо всех сил стремился постичь ту тайну, которая оказалась прямо передо мной. Однако мне никак не удавалось это, я погрузился в море неясного. В моей голове боролись между собой самые разные идеи. Я совершенно измучился, так и не найдя ничего похожего, что я мог бы вспомнить из своей практики. Этот человек постоянно являл собой крайние состояния духа, никогда не пребывая в равновесии: он был либо сумрачным и скорбным, либо улыбался. И то впечатление, которое сложилось о нем у меня в голове, никак не обретало целостной картины, я мог лишь сказать себе, что его, вероятно, обвиняют в совершении какого6то преступления, и не более того. Я без конца настойчиво задавался одним и тем же вопросом: какого рода преступником он может быть? Каково его преступление? И если бы мне удалось выяснить это в ту же секунду, то одного этого уже было бы вполне достаточно для того, чтобы удовлетворить мое любопытство. Но мне все никак не удавалось этого, и желание проникнуть в его тайну терзало мне душу и лишало покоя.

            Я представлял себе всевозможные преступления, которые только могут случиться в нашем обществе. Но ни одно из них не подходило ему. Он был так тщедушен физически, что все предположения тотчас же отметались. Ничто не позволяло заподозрить существования в этом человеке такой силы, которая позволила бы ему совершить какой-то грех, проступок, а тем более преступление. Роста он был метр с небольшим, на удивление худой. Глядя на него, казалось, что он только что сбежал из фашистского концлагеря. На груди и на спине у него были какие-то горбатые выпуклости. И если бы не его большая голова, втянутая в плечи, квадратный подбородок и широко раскрытые глаза, светящиеся умом, то его можно было бы принять за ребенка.

            "Неужели в этом человеке нет какого-то сумасшествия?" - спрашивал я себя, сравнивая его с безумцами или слабоумными. Я не мог определить, что отличало его от них, и вместе с тем в его действиях, перепадах настроения было что-то, что заставляло сравнивать его с ними. Однако вскоре я понял свою ошибку, обратив внимание на то, с какой поспешностью я выношу свой поверхностный приговор, что противоречит элементарным основам судебных законов. Ведь сумасшедших не подвергают суду. Это я усвоил еще со времен своей учебы на юридическом факультете.  Чего судья может добиться от сумасшедшего? А, следовательно, согласно всем законам логики, этот человек должен находиться в здравом рассудке, иначе бы его не привели сюда.

            Итак, у меня в багаже осталось единственное предположение: судя по всему, человек этот стал жертвой своего страха перед судьбой, оказавшейся в руках дьявола. Придя к такому выводу, я немного успокоился и почувствовал некоторое утешение за свой провал, в этой догадке ничто не противоречило здравому смыслу, она воплощала некую возможную реальную ситуацию, в которой может оказаться каждый из нас. Короче говоря, это было состояние отчаяния, безнадежности и утраты равновесия в жизни. Ведь ожидание мучения невозможно сравнить с мучением, так что же говорить об ожидании решения судьбы!! Однако мои догадки рассеялись в прах после того, как он поговорил со своим адвокатом, во время этого разговора он выглядел совершенно нормальным, тактичным, уверенным в себе, в голосе его звучали твердые нотки. Какая-то радость читалась  в чертах его лица, когда он прощался с адвокатом, но она исчезла сразу же после этой встречи, и он опять помрачнел.

            Потом произошло нечто неожиданное: он споткнулся об одного из заключенных, сидевших на полу, и упал, сжавшись в комок, точно кусок мяса, в котором раздробили кости. Он неподвижно лежал на полу, не в силах двигаться, ему было больно, но никто не поспешил ему на помощь. Все смотрели на него с ненавистью и злорадством; тогда я быстро подошел к нему, усадил его, прислонив спиной к стене, одновременно вглядываясь в его лицо: на вид ему было лет тридцать. Он обменялся со мной дружелюбным взглядом, и на лице появилось какое-то доброжелательное выражение.

            - Вы должны были преодолеть в себе это волнение и напряжение, ведь ничто не способно изменить ход судьбы, скрывающейся в неведомом, - сказал я дружелюбно.

            Он как-то глупо, надменно, высокомерно улыбнулся, равнодушно покачал головой и произнес:

            - Благодарю вас за эти чувства и за ваше благородство, но это не волнует меня, единственное, чего я боюсь, так это оправдательного приговора.

            - Да что вы такое говорите?!- быстро сказал я.

            - Это правда. И его не будет - именно в этом заверил меня адвокат, вы, вероятно, видели, как он недавно заходил сюда.

            - Адвокат приносит подсудимому известие об обвинительном приговоре?! Это что-то новенькое, странно об этом слышать!

            - Конечно, вы удивляетесь услышанному! Именно так и должен реагировать разумный человек и, если бы мне довелось услышать подобный ответ, то я бы тоже, как и вы, сильно удивился. Ведь как еще разум может воспринять подобную нелепицу? И, услышав подобную глупость,  вам ничего не остается, как причислить меня к глупцам или безумцам. Разве можно представить себе, что человек может заставить себя глотать пыль в этом гнилом месте, может насильно засадить себя в эту ужасную тюрьму, обречь себя на одиночество и унижение? Дело покажется еще более нелепым, если услышать подобные слова от человека, который уже однажды испытал на себе горечь тюрьмы и ее мучения, попробовал всех этих разрушающих ужасов, которые таят в себе ее камеры.

            Потом, повернувшись ко мне, он спросил:

            - Я не знаю, сидели ли вы когда-нибудь в тюрьме или нет? Неважно, где это было, и какой был срок. Все тюрьмы абсолютно похожи и спроектированы по одному плану и устроены по одному принципу, короче, они чем-то напоминают какой-то экспериментальный "цирк", где садисты, гордецы и невежды занимаются дрессировкой зверей, спрятанных, распиханных по клеткам, учат их воспринимать проповедь... Это - ад, с точки зрения разумного человека... И несмотря на это, я стремлюсь вернуться туда.

            Когда я слушал его, мне казалось, что я нахожусь в каком-то иррациональном мире, я как бы начинал видеть изнанку, оборотную сторону вещей... Однако в чем заключается смысл того, что человек меняет свою свободу на рабство покорности, принуждения, сам сдирает с себя кожу, радуясь тому, значит ли это, что этот человек - мазохист? Так я спрашивал себя в душе, ожидая от него ответа на эти мои внутренние вопросы.

            - Меня обвинили в убийстве, - сказал он твердо. Потом серьезно и пронзительно взглянул мне прямо в глаза.

            - Я убил Зухур. Я действительно убил ее вот этой вот рукой и не раскаиваюсь в этом. Я признался судье в своем преступлении, а когда он спросил меня о мотивах содеянного мной, то я ответил, что ненавидел ее и убил ее, вот и все.

            Я вздрогнул от его признания, и мои предположения о его слабости рассеялись, словно дым, более того, он вызвал у меня во мне отвращение, когда жестом показал, как всадил нож ей в самое сердце.

            Он заметил то неприязненное выражение, которое отразилось у меня на лице, и попытался оправдать свой поступок, в его словах точно была какая-то мольба, он глядел на меня широко открытыми глазами.

            - Я испытал отвращение к ней в первую же нашу встречу... Это была мимолетная встреча при довольно гнусных обстоятельствах...

            Сказав это, он неожиданно улыбнулся и продолжил свой рассказ:

            - Представьте себе, мы познакомились в полицейской машине в прошлом месяце, это была группа заключенных, отпущенных на свободу после отбытия срока. Вот такой странный парадокс! Странно, не правда ли?

            - И все это произошло в течение одного месяца?!

            - Да, так все и было.

            Он пристально взглянул на меня и недовольно буркнул:

            - Не смотрите на меня так, будто вы видите во мне либо какого-то дурака, либо садиста, который только и думает о том, как бы ему кого-нибудь помучить. Да, я встретился с этой женщиной в начале месяца, а убил ее в конце того же месяца.  Но клянусь вам своей правой рукой, что я никогда не был ни тем, ни другим. Более того, скажу вам, что я местами просто трус, дрожу даже при виде капли крови, даже если это моя собственная кровь. Может, вы будете смеяться, но парадокс состоит в том, что я не могу смотреть даже на то, как режут курицу. Так как же я, спросите вы, мог убить человека?.. И в особенности такую слабую и хрупкую молодую женщину, как Зухур, но тем не менее все это случилось, и случилось так, будто все было предрешено, спланировано, обещано заранее, что и привело к такому концу. С первого же мгновения нашей встречи меня охватило какое-то странное чувство к ней, я даже не знаю, как его назвать... Какое-то неясное чувство, что было на самом деле какой-то смесью ненависти и симпатии, оно упорно не покидало меня вплоть до того мгновения, когда все это произошло.

            Тут он спросил меня:

            - Можем ли мы любить, ненавидеть и жалеть одновременно, с первого же мгновения встречи?!

            - Все возможно, и во все можно поверить.

            - Именно это-то и произошло. Я полюбил ее, и возненавидел ее, и пожалел ее одновременно. Что заставляло меня делать это? Я и до сих пор не знаю. Единственное, что мне известно, так это то, что я любил и ненавидел ее, это двойственное чувство не покидало меня до тех пор, пока я не убил ее. Может быть, причиной тому было то, что женщины вообще вызывают у меня отвращение, смешанное с каким-то недобрым предчувствием. Ведь женщина, какой бы она ни была, к какому слою или классу общества не принадлежала, всегда представляет собой лишь железную перчатку, упакованную в бархат. Именно это я открыл со своим характером и своим опытом, и любой человек может открыть для себя то же самое, если немного повнимательнее приглядиться к любой женщине. Он обнаружит налет жестокости и насилия, скрывающийся за толстым слоем женственности. Как бы там ни было, это просто мое личное мнение, и оно не может быть разумным мотивом для того, чтобы убивать их... Убийство такого тонкого и удивительного создания, как Зухур, такой девушки совершенно не может быть основано на ненависти. Стройная фигура, томный взгляд больших черных миндалевидных глаз, маленький нос, похожий на лещинный орешек с двумя маленькими отверстями. Она была красива, притягивала к себе, когда она улыбалась, то на щеках у нее появлялись ямочки, и от этого ее улыбка становилась еще приятней и обольстительней. Она была в самом расцвете молодости. Ей было не больше восемнадцати лет. На вид она казалась просто девчонкой. Точно ярко раскрашенная кукла.

... В начале я сидел напротив нее, ее полные ноги виднелись из-под ее укороченной сайи (вид женской одежды рубашечного покроя), и это слегка взволновало меня. Скажу вам прямо, мои глаза просто впились в ее пышные налитые бедра. И мысленно я начал строить планы, как бы мне добраться до них. Я выжидал удобного случая, чтобы привлечь  к себе ее внимание, завязать с ней знакомство, а затем и заманить ее в свои сети. Ведь я не из тех, кто нравится девушкам с первого взгляда. Кроме того, и обстоятельства не позволяли невзначай бросить ей какой-нибудь комплимент, пощекотать ее слух утонченным словом, чтобы обратить на себя ее внимание. Как и прочие, которые теснились на сиденьях в этой полицейской машине, она также покидала место своего заточения  и  перед ней неожиданно вновь открывался мир свободы, она, как и другие переживала те минуты волнения и замешательства, которые заставляли ее забыть обо всем на свете, о себе самой, о своем женском естестве. Поэтому я подавил свое желание  и пустил дело на самотек,  чтобы все развивалось спонтанно, само собой. Я решил хранить молчание до тех пор, пока не сама ситуация не приобретет другой оборот. Однако все изменилось в одно мгновение и повернуло вспять, поскольку девушка затеяла разговор с каким-то юношей с растрепанными волосами, который оказался рядом с ней на сидении, они стали потихоньку пододвигаться друг к другу, да так, что тела их как бы невзначай стали касаться друг друга. Может быть это была просто обыкновенная симпатия друг к другу, возникшая с первого взгляда, или вполне естественное движение, возникающее между двумя молодыми людьми, которые, оказавшись в тюрьме, на какое-то время были лишены возможности предаваться любви, и вот теперь они точно приклеились друг к другу,  однако подобные оправдания не могли избавить меня от внезапно вспыхнувшей ревности. Когда я увидел, что они точно слились воедино, мое желание обладать ей сменилось отвращением при виде вен, набухавших на ее шее, когда она говорила, а говорила она громко, хрипло, голос ее звучал резко. Это, конечно, не могло стать поводом для ненависти к ней, но и не привлекало к ней. И то, что притягивало меня в ее ногах, натолкнулось здесь на ее голос и манеру говорить... Поэтому я твердо решил не обращать на нее внимания, или так мне, по крайней мере, показалось. Я стал смотреть в другую сторону, разглядывая других пассажиров, которые сидели с мечтательным выражением на лицах, несомненно грезя об ожидаемом их счастье в мире свободы.

            Мне в голову приходили всякие удивительные мысли, когда я наблюдал за ними, погруженными в мечты о спокойной и безбедной жизни, ожидающей их, как им казалось, в мире свободы. Они представлялись мне птицами, лишенными крыльев, но вооруженными проповедью, которых

вытолкнули на волю, чтобы сражаться с волками, лисами и котами с острыми зубами и клыками, привыкшими пожирать свои жертвы. Тогда я спросил себя: "Сколько из них выстоит в этом неравном бою, опираясь на одну лишь проповедь?! Сколько из них вновь вернется в свою клетку, убегая от этого безумного мира, наполненного  подлостью и жадностью?! Никто не знает, но всем им предстоит испытать тяжкий опыт, пройти через страдания чистилища, чтобы омыть свои души. Но что удивительно, так это то, что я совсем забыл о себе самом, а ведь я тоже возвращался в свободный мир. Вглядываясь в их лица, я спрашивал себя: " Кого из них любимая избавит от кошмара, таящегося в его груди все эти годы? Всех? Некоторых из них?! Никто не знает, но кого-нибудь из них непременно ждет возлюбленная, и он соединится с ней, как только приедет к ней, он непременно крепко прижмет ее к себе и спрячет свое лицо у нее на груди, они  будут обниматься и плакать... от радости?! от боли?! от неожиданности?! Неважно... Важно, что жизнь вернется в свое нормальное русло. Я вглядывался в их лица и искал ту красоту, которая привлекает женщин в мужчинах. Внезапно ход мыслей моих прервался, я почувствовал горечь , охватившую меня, и отвращение к себе за ту жизнь, которая завладела мной, я сравнивал себя с ними: коротышка, горбун с полупарализованными ногами... Что может быть более жестоким, чем мужчина, считающий себя заведомо отвергнутым женщиной? Ведь женщина - это земной рай, если она тебя любит. Но внимание ее сосредоточено лишь на теле, кармане, а все остальное для нее чистейший вздор.

Тут я вспомнил о Марии, девушке моей мечты, моей девушке, которую я полюбил всей душой, я воочию увидел ее перед собой, с ее ровно подстриженной челкой, она поглаживала меня по плечу, теребила мои волосы, плакала, целовала меня, целовала мою руку, а потом, добившись моего признания в любви, внезапно исчезла... Это свежее юное лицо, карие глаза, пленительная улыбка, - такова была моя возлюбленная... Она была самой красивой ученицей у нас в классе, самой элегантной. Такой она вошла в мою память и навсегда осталась там... Я любил подолгу вглядываться в черты ее лица так, что почти запомнил их наизусть. Я был первым, кто молча встречал ее у дверей школы и последним кто, расставаясь, прощался с ней. Я следовал за ней, вдыхая ее аромат и дыша тем воздухом, который окружал ее. Я написал ей десятки писем, обливая их слезами и складывая их к себе под подушку, я вновь и вновь перечитывал их и плакал. Наверное, вам удивительно слышать о подобном моем поведении, наверное, вы спрашиваете себя, что мешало мне отправить ей эти письма. Возможно. я покажусь вам слабаком... трусом, который боится открыто признаться девушке в своей любви. Но вы избавитесь от этой мысли, если только попытаетесь поставить себя на мое место, Женщины не любят тех, кто выказывает перед ними свою слабость, льет из-за них слезы, даже если бы ими можно было напонить целые моря. Женщины поклоняются тому, кто владеет ими. А я никогда не был способен на это, ведь я - урод, которому нечего состязаться с красавцами... И если бы я сделал это, если бы послал ей все эти письма, то Мария презирала бы меня до скончания времен. Но я не отступил перед своим несчастьем, я сражался за свою любовь тем оружием, которое у меня было, - а моим оружием тогда были гороскопы и колдовство, которыми я научился пользоваться. Этим я пытался пронять ее и привязать к себе. Я прочитал все книги по магии и колдовству, чтобы добиться своей цели. И когда я прочитал, что  пристально вглядываясь в огонь свечей, читая заклинания и молитвы, можно покорить Марию, я погрузил свои глаза в пламя свечи на долгие-долгие годы. Я беспрестанно читал молитвы, не считая их, но Мария была далека от меня. Она полюбила и вышла замуж за моего приятеля по школе. Я услышал эту новость и затаил любовь в своем сердце, навалившись на нее своим горбом, точно тот, кто хоронит мертвого и ставит камень на его могиле.

            Так я вспоминал Марию , ведь это были самые прекрасные дни моего отрочества, но внезапно ход моих мыслей прервал звонкий кокетливый смех той самой девушки с детским лицом, когда юноша с растрепанными волосами сказал ей, с насмешкой указывая на мой горб:

            - Верблюду нужно иметь большой горб, чтобы совершать переходы через пустыни.

            Слова этого юноши с растрепанными волосами ничуть не задели меня, поскольку мое ухо привыкло слышать подобные оскорбления. Ведь с самого детства я был предметом насмешек и издевательств для окружающих меня людей. И я считал для себя совершенно естественным, что некоторые находят некое удовольствие и развлечение в моем несчастье. Сколько раз дети бросали в меня камнями, дразня меня и гоняясь за мной как за бездомным псом. Однако на этот раз я не собирался допустить этой игры, поскольку ощутил глубокую рану в своей душе,  увидев, как девушка, которое уже заняла какое-то место в моем сердце, смеется над моим увечьем. Я решил, что никогда не прощу ей этого смеха, более того, я почувствовал что-то вроде ненависти к ней и бросил в ее сторону враждебный взгляд, который смутил ее,  смех  замер у нее на устах, она опустила голову и прикрыла глаза.

            Мое внимание привлек дешевый кричащий макияж на ее лице... Я вспомнил эти краски... Это были те же краски , которые моя мать накладывала себе на лицо в молодые годы... Более того, это была та же манера краситься.

            "Сколько будет твоему ребенку, когда ты начнешь портить его?! Пять лет? Шесть лет?! Меньше? Больше? Да это и не важно, важно то, что ты начнешь делать то, что делала до тебя моя мать." Так я бормотал сам с собой, вспоминая о своей трагедии... О том ужасном мгновении в моей жизни... О том мгновении, когда меня застигли на месте преступления у замочной скважины той комнаты, где моя мать забавлялась со своим любовником. Я увидел, как она обнимает его. Это было ужасное зрелище, оно испугало меня и я, не сумев совладать с собой, закричал... От страха?!  От отвращения?! Мне до сих пор это невдомо... Но это зрелище не стирается из моей памяти, оно не покидает моих мыслей вплоть до сегодняшнего дня. Меня начинает тошнить, когда я вспоминаю об этом. И когда мать услышала мой крик, она бросилась к дверям совершенно голая. Груди ее болтались, волосы были растрепаны, широко открытые глаза горели каким-то диким огнем. Инстинктивно я почувствовал опасность, нависшую надо мной, и бросился бежать со всех ног, перескакивая через ступеньки, на второй этаж нашего дома. Но она оказалась проворней меня, схватила меня за рубаху и с силой притянула к себе. Рубаха перетянула мне горло,  я почувствовал, что задыхаюсь, и попытался вырваться, но тут она ударила меня по голове, после этого я надолго потерял сознание, несколько месяцев я пролежал в больнице, и вышел оттуда вместе с этими двумя горбами, полупарализованными ногами и сердцем, которое переполняла грусть.

Получил ли я эти увечья и паралич от рук моей матери, которая попыталась убить меня, чтобы скрыть свой грех?! Или же это произошло от того, что я упал с лестницы?! Как все было на самом деле, никому неведомо, кроме нее самой... А она молчит, как сфинкс.

            Я вновь отвлекся от своих мыслей, когда та девушка с детским лицом тяжело вздохнула, снимая со своего плеча голову задремавшего юноши.

            - Он по уши увяз в наркотиках, изо рта у него так воняет, что хоть нос зажимай, - сказала она с отвращением.

            - Да что это с ней?! Подумаешь, принцесса выискалась! - открывая глаза, насмешливо ответил ей юноша с растрепанными волосами, явно пытаясь уязваить ее, а потом с какой-то злобой  спросил ее:

            - А ты, мамзель, что, не пробовала этого? Ведь это тоже обязательная часть твоей профессии.

            Она с удивлением взглянула ему прямо в глаза, а потом опустила голову, пытаясь избежать стычки с ним, и ответила с отвращением в голосе:

            - Аллах уберег меня.

            - Так, значит, еще попробуешь, а , может, еще и вместе попробуем, у меня этого добра хватает! Ну, так как? Что скажешь, мамзель, блюдущая себя? - произнес он с явной издевкой в голосе.

            Она с презрением проигнорировала его слова, а он поспешил прибавить, не скрывая своей враждебности к ней:

            - Если бы я, осёл знал, что усну, то, наверное, нашел бы что-нибудь получше твоего плечика, вот мы и отдохнули, вот я и отдохнул на тебе, ты-то уж точно сильно хотела этого после такого долгого воздержания, разве не так?

            Этот злобный тон парня с растрепанными волосами, обращенный к девушке, задел меня, несмотря на то отвращение, которая она вызывала во мне. Кровь взыграла в моих венах, я почувствовал во всем теле какую-то страшную силу, от которой меня всего трясло, которая подталкивала меня к тому, чтобы врезать ему как следует. Видимо. это явно отразилось на моем лице, я бросал на него уничтожающие взгляды. Без лишних слов я с вызовом возмущенно взмахнул руками прямо у него перед носом и сказал ему:

            - Да по твоим глазам видно, что ты полный импотент!

            На лицах сидящих в машине отразилось искреннее удивление, они от неожиданности пораскрывали рты, так как никак не могли взять в толк, как это горбун-коротышка смеет бросать вызов самому здоровому и высокому, самому агрессивному среди них. Они инстинктивно поджали ноги, уступая дорогу великану, готовому сразить этого карлика, но чудо это превзошло все мыслимые представления, так как юноша с растрепанными волосами так и остался неподвижно сидеть на своем месте, точно крыса застывшая под взглядом змеи.

            Я, не выпуская из рук инициативу, продолжал говорить все тем же приказывающим и резким тоном, обращаясь к нему:

            - Могу дать тебе то, что вылечит тебя, и ты придешь в норму, ну так как?

            Юноша тяжело вздохнул и как-то весь сжался, точно мяч, из которого выпустили воздух, он часто задышал, но продолжал молчать, глядя на меня как завороженный.

            Гроза миновала, все оправились от удивления и стали со страхом смотреть на меня.

            - А что ты скажешь обо мне? - радостно спросила девушка с детским лицом, торжествующе поглядев на юношу с растрепанными волосами.

            - Дай твою левую ладонь, - приказал я ей.

            Она протянула ладонь, и я стал читать по ней, водя пальцами по ее линиям.

            - Ты дважды сталкивалась со смертью. Но на этот раз ты умрешь окончательно, и это случится очень скоро, - сказал я ей с уверенностью.

            Глаза девушки застыли, она с нескрываемым ужасом глядела на меня, потом вытащила свою ладонь из моих рук, как-то вся подобралась, поправила одежду, прикрыла свои ноги, села, подавленная, храня молчание.

            - Простите меня, госпожа... - извинился юноша, голова которого чуть раньше еще лежала на ее плече. Помолчав немного, он прибавил:

            - Я и сам не знаю, как это я задремал, похоже, меня укачало в этой машине.

            - Мало тебе твоей злой судьбины, так ты хочешь сделать себе еще хуже, - сказала девушка уже более дружелюбно, сглатывая слюну и  пытаясь вернуть себе душевное равновесие.

            - Вы осуждаете меня, госпожа, за то, в чем я прошу помощи от своих забот. Но если бы не это, то я попал бы в еще большую беду, прежде чем вновь оказаться в тюрьме.

            - Они вернули бы тебя в тюрьму, если бы узнали об этом.

            - Да не интересует их мелкая рыбешка.

            - А твоя семья?! Разве ты не подумал о том, как это отразится на состоянии твоей матери, если она встретит тебя, одурманенного наркотиками?

            - Лучше скажите мне, как моя мать воспримет известие о моем освобождении? Вот уж точно, помрет и, несомненно, от огорчения.

            - Не болтай глупости. Разве можно нести такой вздор?!

            - По правде говоря,  это невозможно себе вообразить, но в действительности дело обстоит именно так. Она пыталась исправить меня, но это ей не удалось, и тогда она просто вырвала меня из своего сердца, и вообще перестала мной интересоваться, и для нее абсолютно все равно, жив ли я или отправился в ад. Ее интересует собственная жизнь, возможно, она теперь уже вышла замуж, а, может быть, вот в эту минуту обнимает кого-нибудь!! - и он саркастически рассмеялся.

            - А она навещала тебя там?

            - Один раз с каким-то мужчиной, сказала, что это ее родственник, я ей подмигнул на это, она поняла мой намек и страшно разозлилась, судя по всему, потому что больше туда не являлась.

            Я взглянул на этого наркомана и прошептал про себя, сранивая его с собой: "Один лишь результат у нас с тобой разный, но каждый из нас следует по дороге в полном одиночестве... Нет у него ни любимой, которая бы ждала его, ни матери, которая спешила бы к нему навстречу, но я стою, а ты пребываешь на двух противоположных концах маятника причины. Я - жертва, а она, моя мать - палач... Более того, и я, и мой отец - жертвы, а она - наш палач. Мой отец умер. не произнеся ни слова, но глаза его были полны упрека и отчаяния... Он умер, пораженный в самую сердцевину своего мужского достоинства, и я остался единственным свидетелем ее преступления. Моя любимая мать - мой палач, и мы с ней живем под одной крышей.

            Оказавшись в этом тупике, я пытался покончить с собой... Ведь смерть положила бы конец всем моим страданиям, положила бы конец и мучениям матери. Ведь каждый из нас стал заложником и пленником другого, не в силах спасти его. Но я потерпел крах во всех своих попытках. Возможно, моя любовь к себе была сильнее моих страданий? Или, может быть, я был трусом? Или реалистом? Я не знал этого. Я снова потерпел неудачу, когда попытался избавиться от нее, находясь в приступе гнева и отчаяния, но все это было несерькзно, это было лишь просто желание, но соседи так напугали ее, посеяли такой ужас в ее душе, что она подала на меня в суд.

            Моя мать плакала, когда мне надели наручники... Она очень сильно плакала, но в любом случае она, избегая моих тяжелых взглядов полных упрека, передала меня в руки тюремщиков в конце концов, которые делали свое дело.

            Тюремная машина продолжала свой путь, и лицо моей матери, исполненное отчаяния, быстро приближалось ко мне, ведь все повторится после этой встречи.

            - Бедная твоя мать... Не обижай ее... Она конечно же ждет тебя, - сказала девушка с детским лицом, утешая юношу-наркомана и пододвигаясь к нему поближе.

            - А у тебя разве нет матери? - серьезно просил я ее.

            Она как-то смутилась, вздохнула и ответила мне:

            - Да нет, она умерла, когда я была еще маленькой. - Потом, тяжело вздохнув, прибавила с какой-то многозначительной улыбкой, которая неожиданно обозначилась на ее лице, точно она пыталась угодить мне:

            - А потом я оказалась под гнетом моей мачехи.

            - Твой отец женился после смерти твоей матери? - спросил я ее.

            Она отрицательно покачала головой и сказала печально:

            - Он не стал дожидаться даже дня ее смерти... Так торопился сделать это. Он женился, когда мать моя была еще жива. Но ему и этого было мало. Он сбежал от нас на целых пять лет, и ничего не сообщал о себе. Оставил нас, пятерых детей с нашей больной матерью, мы землю ели, а он счастливо жил-поживал со своей женушкой.

            - Наверное, его новая жена была молоденькой и красивой?

            - Именно так.. Он женился на двадцатилетней, хотя самому ему было уже пятьдесят.

            Какой-то пьяный из пассажиров машины, сидевший в ее хвосте, затянуд песню печальным и мелодичным голосом:

            - Бесплодна будь, о мать несчастных,

            ведь свадьба твоя - позор,

            а ноша во чреве твоем - ад,

            тревожащий сны бедняков...

            Довольная улыбка заиграла на губах пассажиров, слушавших песню этого пьяного. В глаза юноши с растрепанными волосами загорелся огонек, он прервал свое молчание и снова стал извиняться перед девушкой:

            - Простите меня, госпожа... Я вел себя, как последний подонок, - он сказал это дружелюбно, а потом протянул руку, представляясь всем сидевшим в машине, и сказал:

            - Меня зовут Бен Карис аль-Араби, меня судили по обвинению в контрабанде наркотиков, но я не принял этого обвинения.

            Потом он спросил, обращаясь ко мне:

            - А вы?

            - Бен Салим Идрис, - ответил я ему, и в свою очередь протянул ему руку, я пожал руку всем сидевшим в машине, а в конце и девушке.

            - Бен Салих Зухур, - назвала девушка с детским лицом свое имя, взглянув при этом мне в глаза, которые светились надеждой и прощением.

            - Что привело вас сюда, Зухур? - спросил я ее дружелюбно.

            - Меня обвинили в бродяжничестве. - сказала она с улыбкой, а потом прибавила: - Мы были на улице в рабочее время, полиция засекла нас, и нас забрали в полицейский участок.

                                                                        2

            Все вернулось на свои места и улеглось, точно морская волна, которая вспенилась, взбунтовалась, взволновала поверхность вод, а потом растаяла без следа, так же происходит и во всем: все возвращается на круги своя. Именно это я и ощущал, выходя из полицейской машины на улице Мухаммеда V, на том самом месте, откуда меня увезли в тюрьму три года тому назад. В то же самое или почти в то же самое время. Тогда было что-то около половины седьмого вечера. С высоты минаретов звучал призыв к вечерней молитве, усиливаемый мощными динамиками, уличный шум вызывал в душе ужас, эти потные тела, непроницаемые лица, осунувшиеся от усталости, людские потоки на остановках автобусов и микроавтобусов, и я среди всего этого мельтешения ног, пытающийся преодолеть потоки, движущиеся длинными струями в противоположном направлении по этой главной улице города, наконец добираюсь до кафе.

            Я подошел к кафе "Балима", сел за стол, вытянул ноги и обратил свой взор к верхнему ярусу, где были места, откуда можно было смотреть вдаль.

            Все по-прежнему было таким, каким я его оставил: лица, места, вывески, - ничего не изменилось. Может быть, все это застыло, словно каменное, на время моего отсутствие, и вот теперь вновь пришло в движение?! Или это время замерло, изменился его отсчет, и тот срок, который я провел в тюрьме, оказался в нем лишь несколькими мгновениями, и не более?! А, может быть, я ненадолго уснул и проспал и вот теперь вновь очнулся среди всей этой суматохи?! А если нет, то что значит все, что я вижу? Те же вывески, которые были вчера, вот они и сегодня. Голые женщины и мужчины с накаченными мускулами, извергающие ненависть и пожары из своего оружия. Юноши и девушки по-прежнему, как и раньше, стоят на тротуарах, обмениваясь страстными взглядами, потом юноши устремляются вслед за девушками, награждая их двусмсленными комплиментами. Кто за кем охотится? Неважно... Важно, что они реализуют инстинкт самосохранения в этом смутном мире. Все те же тысячи ног, которые я оставил, с безумной скоростью двуижутся по брусчатке тротуара... Следуя за своей неведомой судьбой... Они двуижется с удивительным автоматизмом, меняя позиции, заполняя пустоты болтовней. Нищенки по-прежнему протягивают свои руки с грудными детьми, стремясь вызвать сострадание прохожих, взывают к богатеям, желая им прибавления благости и богатства. Всё следует за ничем, и все устремляются за миражом.

            Ноги и брусчатка тротуара обмениваются кожей, некоторые из них разрываются, крошатся и тают, а пешеходы все движутся беспрерывным, наводящим ужас потоком.

            "Взгляни, сколько ног прошли по этому тротуару, оставив за собой другому свою усталость. Человек умирает в погоне за куском хлеба насущного. А после его кончины природа возвращает себе то, что он взял у нее взаймы, чтобы построить его тело из азота и размягченной почвы, йода, воды, чтобы снова предоставить ему кредит, возможность для изменения... И так?! Сколько же тел создавались одно за другим из этих веществ?! Сколько было схожих и подобных лиц?! Никто не знает, и все же в любом случае, их должно было быть очень много... И я, и вот тот прохожий на улице всего лишь одно из ее чисел... И игра по-прежнему повторяется, оставаясь все той же, что и в начале... И я, и он, и другие - номера в бесконечной последовательности чисел, мы передаем друг другу этот мировой кредит, некоторые из нас занимают место другого для того, чтобы передать его в свою очередь следующему за ними по порядку числу, как это происходит в тюремном распорядке. У заключенных на груди есть номера, а все остальное - вздор. Будь у меня номер с левой стороны, или с правой, я все равно остаюсь лишь одним из номеров и только. Имена, лица, номера похожи и меняются местами. Сначала у меня отняли имя и дали мне номер, и я стал значиться под своим номером: заключенный номер 1102. Потом мне вернули мое имя и отобрали у меня мой номер, когда меня отпустили на свободу для того, чтобы поставить этот номер снова на грудь другого, вот так-то. На груди скольких людей значился этот номер до меня, и сколько еще будут носить его после меня?!.. Никто не знает, но это несомненно будет бесконечная вереница несчастных, подставляющих под номер свою грудь.

            Вот дверь бара, куда я привычно заходил! Она по-прежнему распахнута настежь, приглашая того, кто отягощен заботами и бежит от самого себя. На улицу оттуда вырываются зловонные запахи, смешанные с сигаретным дымом, грубыми голосами, громким хохотом. У входа виднеются какие-то человеческие мощи, слившиеся с железными стульями, их равнодушные взоры ближдают среди ног прохожих, размеренно шагающих по тротуару.

            Перед дверью я остановился... Войти или вернуться туда, откуда я пришел?!.. Я застыл в нерешительности, не зная, что мне делать. Во мне было что-то, что подталкивало меня, не задумываясь, войти в бар и пристроиться в моем любимом углу, в самой глубине бара, где я привык проводить свои прошлые дни, я вновь обретал себя после долгой чужбины и утраты, я вновь играл в игру свободы, которой я был лишен на какое-то время, я напьюсь допьяна, я буду говорить то. что мне хочется, я освобожу свое чрево от холода тюрьмы, от ее гнилостного запаха, я громко закричу, чтобы мой голос услышал тот, кому заткнули рот репрессиями, я отпущу поводья духа, пусть рвется вперед, на простор, пусть летит, после того, как его обескровило заточение и искусало унижение. И все же всего этого мне не хватало для того, чтобы сделать шаг вперед и войти в бар. Та трещина, которую оставила в моей душе тюремная жизнь, превратила меня в прах развалин, которые трудно было собрать воедино за несколько часов или дней, а может быть даже и лет. На протяжении нескольких лет я пребывал в некоем коконе, где никто, кроме меня самого, не нарушал его тишины. Я был подобен человеку, стоящему на краю высокого утеса перед головокружительной пропастью, пустотой, провалом... А вдалеке, где-то очень-очень далеко открывался мне безумный мир, наполненный шумом и грохотом... Мир, занятый собой, своим эгоизмом. Я не пытался кричать или подать кому-нибудь знак, ведь я знал, что никто никогда не заметит меня и не увидит моих страданий. Кого мог интересовать я, попытавшийся когда-то убить свою мать... Мне суждено было надевать маску покорности, где бы я не появлялся и где бы не проходил. Изувеченное тело, и дух, запятнанный позором... Я начаю свою речь с оправдания и заканчиваю ее покаянием, Может быть, сказать им всю правду и успокоиться на этом? Может быть, сказать им, что я - жертва, а она - палач?!! Меня не раз посещала мысль о том, чтобы открыть свою тайну и положить конец своим страданиям. Потому что несправедливо, когда с жертвы сдирают кожу, а демоны ликуют при этом. Сколько раз я пытался открыть папку с моим делом... добавить туда мою правду, но так и не смог. Как бы там ни было, мне пришлось бы опорочить мою мать, мою честь, мою кровь. И та боль, которую я причинил бы ей этим, не уменьшила бы моей тоски, а только еще бы больше усугубила мое несчастье... Потому-то я и молчал... Более того, я научился молчать... Молчание стало частью моего существа... Но в то же время превратилось и в мою беду, потому что мои сокамерники никак не могли взять в толк, почему же я молчу. Они считали мое молчание вызовом им... Оскорблением их достоинства... Сомнением в их мужской чести и способности хранить тайны... Они не раз восставали против этой моей позиции... Сколько раз они упрекали меня, потом вообще отвернулись от меня и постепенно их охватила неприязнь, переросшая в сильную ненависть... Они стали мучить меня и издеваться надо мной самым дрянным и жестоким образом. Они особенно изощрялись в разных лживых россказнях, которые доходили до моего слуха, это еще больше отдалило и изолировало меня от всех заключенных. И, в конце концов, они устроили мне настоящий ад, наградив меня прозвищем "Рожа Злосчастья", это стало для меня смертельной стрелой. Весть об этом распространилась с удивительной скоростью, преодолевая все преграды. Все моментально усвоили это прозвище и уверовали в него. Об этом прослышали даже тюремные надзиратели и прониклись этой идеей. Так я оказался в буквальном смысле между наковальней и молотом. На горе мне в тот же день нашелся один из заключенных, который, поверив этим россказням, решил, что его стычка с ненавистным тюремщиком произошла из-за того, что он взглянул мне в лицо, а потому он счел вполне справедливым отомстить мне за себя. Итак, мне с моей "рожей злосчастья", приносящей, как им казалось, беду, ничего не оставалось, как прятать свое лицо ото всех... Я запретил себе смотреть на свет и обращал лицо к свету только тогда, когда оставался в камере один, когда заключенных выводили из нее на прогулку или по нужде. Моим единственным утешением стала книга стихов, в которой я, читая ее, прятал свое лицо, я читал и перечитывал ее непрерывно. И все же даже во время этого до меня долетали осколки подлых проклятий. Я ушел от них, менял камеру за камерой, но дурное обращение поджидало меня в каждой камере, порог которой я переступал. Я стал писать прошения. Обратился к начальнику тюрьмы, умоляя его сжалиться надо мной и поместить меня в одиночную камеру, но он каждый раз отказывал мне, так как было бы неправильно наказывать за преступление, подобное моему, более сильной мерой наказания. Тогда я стал громко, отчаянно, бешено колотить в дверь камеры, и тюремные власти усмотрели в этом возможность для дисциплинарного наказания. Так меня бросили в одиночку, в проклятую, адскую камеру, современную могилу, построенную из железобетона, где царят мрак и зловоние, где ничто не нарушает этой могильной тишины. Разве что отзвук глухих ударов головой о стену того, кто хочет освободиться от чувства отвращения и тоски. Некий мир, принадлежащий загробной жизни, лишенной всяких звуков.

            Я был доволен, находясь в своей могиле, я научился погружаться в себя, странствуя среди своих грез и фантазий. Я слагал тысячи нескончаемых рассказов и историй. Как пригодилось мне то, что называют "покровом отступника-дьявола", в который я облачался, блуждая в некоем беспредельном мире: я переворачивал вверх дном государства, назначал правителей, помогал бедным и обездоленным, мстил жадным и алчным. После своих утомительных фантазий я крепко засыпал.

            Могила моя была темной и спокойной. Когда же наступал час смены караула, приемки и передачи человеческих масс, проведения обысков, то в этом месте раздавался грохот и стук, среди которого различались тяжелые шаги, обрушивающиеся на головы, точно пули. Их главной заботой было утвердить свое присутствие... Они демонстрировали свои мускулы перед теми, кого впихнули в эти могилы.

            В бледном свете ламп длинного тюремного коридора таилось проклятие. Проклятие для людей, заключенных в свои могилы. Он был удивительной точкой притяжения для насекомых, жаждущих человеческой крови, именно здесь собирались тучи нещадно кусающих москитов, которых заключенные утаскивали в свои "могилы", расположенные уровнем ниже. Там и завершалось сведение счетов и уничтожение различий между слепцами-одиночками и зрячими, вооруженными жизненным опытом. И там в изнуренных телах, вдыхающих запах гнилых оков, все существо человека как бы сжималось, скручивалось, а душа разрывалась на части и рапределялась по лабиринтам, чтобы отвечать на возникающие злые, дьявольские мысли, и каждый заключенный погружался в свое безумие и ближдал в своих видениях. И эти люди, погребенные в современных могилах из железобетона, верили во все и все им виделось в дурном свете, они цеплялись за удачу, за судьбу, за случай, чтобы выжать надежду из неведомого: вы не должны удивляться тому, что слышите, если узнаете, что унижение и покорность растворяют в человеке его личность, размалывают его в прах... просто в прах, не более того. Представьте себе, что такой великан, как человек цепляется за мотылька, лишь бы только отвести от себя смерть! Наверное, вам бы показалось это смешным!! Но именно это довелось мне увидеть однажды, когда я наблюдал издалека за одним ужасным преступником, который убил ради денег своего дядю, его жену и его детей. Он прирезал их всех в одно мгновение, даже глазом не моргнув. Это был человек лет тридцати, крепкого телосложения, он ревел во весь голос, ожидая в своей камере приведения в исполнение смертного приговора. Он все время метался из угла в угол, точно дикий зверь в клетке перед моментом кормления, рычал, скалил зубы, бил себе по лбу кулаком, но при этом не произносил ни слова, точно ему отрезали язык. Внезапно он встал во весь рост, глаза у него были точно как у безумного: он переживал ужас смерти. Он взглядом следил за маленьким мотыльком или скорее за тем, что мы приписываем ему способность приносить "доброе предзнаменование", Мотылек кружился у самой лампы, и тень его вырисовывалась на стене камеры. Глаза этого парня совершенно вылезли из орбит, когда он следил за полетом мотылька, а рука его сильно сжимала железную ручку, точно пытаясь раскрошить ее. Он втягивал, всасывал в себя воздух, чтобы изменить полет мотылька и направить его к своей камере, но все напрасно. Тогда он стал взывать к нему, умолять его, просить его подлететь к нему поближе. И внезапно мотылек пролетел совсем близко от его камеры, и ему удалось поймать его ладонью. Столько радости было на его лице, он стал истерично хохотать, ведь к нему пришла "добрая весть".

            В глубине бара слышна болтовня... каждый твердит о своих проблемах... О своих победах... Врет, как может... Говорят ли они с другими? С самими собой? Это никому не важно! Главное, что они выговариваются, снимают свое напряжение, поскольку все равно уже заплатили за это развлечение. В центре всего этого оркестра как всегда Мухаммед и Абдельлатиф... У них непроницаемые лица, они заметно постарели и погрузились в это оцепенение.

            Они отказались от своего друга, когда с ним случилась беда... И в тюрьму к нему приходили всего один раз, первый и последний раз. Это было что-то вроде визита вежливости...  А может быть, жалость или исполнение долга?! Никто не знает. Они принесли ему сигареты, посетовали на его горькую судьбу, схоронили его в стенах тюрьмы, прочитали над ним "Фатиху", точно над покойником, и отправились восвояси, больше не вспоминая о нем. Какая польза может быть от посещения кладбищ?!!

            Помнили ли они обо мне или забыли меня и вместе со мной и себя, погрузившись в пучину борьбы с человеческими числами, связанными с будничными делами, заботами о хлебе насущном?! Как бы там ни было, ничего не изменилось в действительности, я вернулся к начальной точке так, словно ничего и не произошло.

            У меня в запасе было, чем развеять их скуку, возбудить их любопытство по поводу чисел, упрятанных в могилы, Мухаммед примется вздыхать со свойственной ему сердобольностью, когда услышит рассказ о живых мертвецах, покусывая кончики своих красивых услов, широко откроет глаза от удивления, подтащит свой стул, чтобы сесть поближе, чтобы вблизи послушать рассказ о мертвецах, прикованных к железнам скобам в стене. Абдельлатиф тоже проявит интерес, начнет уточнять детали, будет спрашивать, чтобы удовлетворить свое любопытство, о том, сколько раз использовался этот тайный обычай.

            Я прошел мимо сидящих клиентов, почти заснувших над своими стаканами, никто не обратил на меня внимания. Быстрым шагом я направился туда, где находилась стойка бара, располагавшаяся посреди зала. Рога на голове чучела антилопы были все на том же месте на стене, где я их и оставил, они почти касались того толстого бармена, который беспрерывно открывал бутылки для клиентов, широко открытые женские глаза, меняющие цвет, точно хамелеон, зазывно подмигивали на наклейках новых товаров, стоящих на полках бара.

            За столиками, склонив головы друг к другу сидели клиенты, поглощенные своими заботами, почти касаясь друг друга головами они рассказывали другим о своих глубоко личных страданиях и невзгодах, к их вздохам примешивался запах рыбы, поджаренной в прогорклом масле. Лица, похожие на тени мумий, а глаза - на камни, глупо таращиеся на собеседников в поисках чего-то неведомого среди клубов желтого табачного дыма. Я подошел к этим людям, что пытаются разбогатеть, играя на деньги на бегах и скачках. В самом центре среди них сидели Мухаммед и Абдельлатиф, уткнувшись в старые истертые карты. Они читали судьбу, вглядывась блуждающим взором в день освобождения, лелея свои надежды.

            - О Аллах... Как это ты посмел выйти из тюрьмы до того, как мы навестили тебя? - сказал Мухаммед, смеясь.

            - Решил сэкономить ваши силы, - холодно произнес я в ответ.

            Мы молча обменялись многозначительными взглядами. Был ли это упрек? Укор? Признание вины? Угрызения совести? Или сразу все вместе ? Не знаю. Только взгляды эти были значимыми и воздействующими.

            Я почувствовал, как сердце мое разрывается от боли крушения и отчаяния, более того, я почувствовал что-то вроде полного бессилия. Мысленно я оплакал свою судьбу, увидев, как самые близкие мне люди отвернулись от меня в тот момент, когда со мной случилась беда... Я ощутил свою отчужденность и одиночество, хотя и был теперь рядом с ними... И это те, которые когда-то были для меня и родиной, и родней, и семьей. И вот я здесь, и они все мне чужие! Они чужие мне? Я чужой им? Не знаю, но я почувствовал, что ничего не связывает меня с ними? вот я стою здесь, а они находятся где-то на другом конце света.

            "Извинятся ли они? Или забудут об извинении, переждав минуту неловкости?" - спрашивал я себя.

            Тошнота подкатила к горлу, когда я глядел на них, они показались мне уродами, оборотнями с искривленными ртами, глазами, в которых не были ни капли веры и из которых струился яд. Мне пришла мысль плюнуть им прямо в лицо, надавать им пощечин, но по какой-то неведомой мне причине я не сделал этого.

            Все застыло в одно мгновение, остались лишь одни вопрошающие глаза.

            - Если бы ни ваша болезненная бледность на лицах, мне и в голову не пришло бы, что мы не виделись с вами все эти годы.

            - Мы никогда не забывали о тебе. Мы постоянно говорили о тебе между собой, - сказал Мухаммед, пытаясь изменить тон разговора.

            - Что за прок в том, что люди вспоминают о мертвых, повторяют их имена, ставят им памятники, те-то все равно гниют под землей!

            - Похоже, что в тюрьме тебе не укоротили язык, ты все такой же упрямый, строптивый, по-прежнему философствуешь! - сказал Абдельлатиф, неприязненно улыбаясь.

            - Нет никакой разницы между человеком внутренне несвободным и тем, кто оказался за решеткой, это все одни и те же оковы.

            - Значит теперь ты сравниваешь нас с собой... После того, как с тебя сняли наручники.

            - Возможно... Только у меня осталось много горечи и полная безнадега.

            - Уволь нас от этой болтовни и вздора. Поскольку красоту жизни убивают лишь те, кто пытается теоретизировать ее, дай нам отпраздновать день освобождения... А завтра - скачки, - воскликнул Мухаммед и поднял свой стакан, протянув мне другой, предварительно наполнив его, потом дал мне оливу, а затем прибавил:

            - Вы только представьте себе, вот вы едите эти оливки, а масло ее помогает рассеивать мрак в мире на протяжении тысяч и тысяч лет.

            - Люди стали держаться за это масло, чтобы сохранить продолжение своего рода на земле, - сказал Абдельлатиф, почему-то глядя прямо на меня.

            - В этом мире все удивительно взаимодополняет друг друга... Ты что-то отдаешь... И что-то берешь, - ответил я ему, пытаясь вложить упрек в свои слова.

            - Отдача в какой-то мере является эгоизмом, а не признательностью и благодарностью, ибо в ней человек стремится к самореализации, стремится оставить след после себя.

            - Именно в этом все и взаимодополняет друг друга. Любовь человека к другому человеку есть часть его любви к самому себе, все это взаимоуравновешивается и взаимодополняется, Аллах должен любить человека, поскольку вдохнул в него свой дух, и это для того, чтобы его существование служило взаимодополнением Его любви к Себе.

            - Более того, скажи, что Он излил в нем Свой эгоизм, ведь Он создал существа, указующие на Его существование и на Его могущество.

            - Но ведь Он мог сделать его хотя бы тупым и покорным.

            - Нет, Он пожелал, чтобы Его свидетель был разумным и сильным.

            - Но ведь Он отправил его в самую пучину, Он низвел его на землю, где человек вышел из-под Его повиновения.

            - В этом и кроется игра. Более того, точка бесконечности. Ведь разумный снял ярмо со своей шеи и отправился далеко в сторону, следуя за своей свободой. И не помогли здесь те вереницы пророков, которых Аллах посылал к нему, чтобы вернуть его к покорности.

            - Вы вводите нас в шайтаново искушение, эй вы, философы, бросьте болтать этот вздор, вернитесь к нам, на грешную землю, давайте лучше поспорим на то, какая лошадь завтра придет первой, - сказал Мухаммед и, обращаясь ко мне, добавил:

            - Ты, должно быть, поднакопил денег за свою работу там, в тюрьме. Не так ли?

            - Конечно... Но их очень мало, не хватит и на блок сигарет.

            - Ну что ж... С этого и начнет, чтобы преодолеть эти несчастные недомолвки.

            Я сунул руку в карман и выложил на стол все, что там было, сплюнул на землю и вышел на улицу, чтобы хлебнуть глоток свежего воздуха, тут я почувствовал, что уже освободился от каких-то оков.

                                                                        3

            - Ну, а что же с Зухур? - спросил я его.

            - Ах, верно, вы напомнили мне о ней, я почти уже забыл об этом, а ведь именно с нее начался наш разговор. Она совсем вылетела у меня из головы, ведь я погрузился в свои собственные проблемы, - ответил он мне, покачав головой, а потом прибавил с какой-то болью:

            - Да и что могло стать с этой несчастной? Ее положение было не лучше любого, кому довелось увидеть весь мрак тюрьмы своими глазами, а потом переступить порог свободы. Только это и было мне известно тогда о ней.

            И когда тюремная машина извергла ее в том же месте, где выкинули и меня, она скорбно остановилась, взглянув на остальных пассажиров глазами, полными тоски, точно расставаясь со своими близкими... расставаясь с ними навсегда. Потом она помахала всем рукой и скрылась в бурлящем людском потоке, текущем по тротуару, увлекаемая в его лабиринты, не пытаясь выбраться из него. Она не верила своим глазам: вот она совершенно свободна, не связана никакими границами, никакой надзиратель не преследует ее своим тяжелым взглядом, поэтому она, словно отпустив свои поводья, отдалась течению улицы, чтобы убедиться в том, что свобода полностью принадлежит ей. Вот так верни птице крылья - и она вспорхнет, взмахнув ими, в мир света, ароматов, звуков, искреннего смеха.

            Так в изумлении она шла по улице, и ее глаза жадно вглядывались в то, что попадалось на ее пути. Все для них было внове, точно они впервые взглянули на этот бренный мир. Она переводила взгляд с одной витрины на другую, пожирая глазами все, что было выставлено там, самые роскошные вещи и одежду. Она остановилась у рекламы с красивым платьем на фотомодели, волосы которой были аккуратно заплетены в косы и красиво уложены вокруг головы и чьи руки были нежны и изящны. Она невольно попыталась собрать в узел свои короткие пряди волос, посмотрела на свои руки и ужаснулась: они были распухшими и все в грубых трещинах, ей захотелось заплакать от отчаяния, оплакать свою несчастную судьбу, которая была ей уготована по милости тюремщиц-садисток, надорвавших ее душу и тело, не чувствуя при этом за собой никакой вины.

            Перед ее взором встали те несчастные дни, которые она провела в тюремной прачечной, горы грязной тюремной одежды, стирка которой испортила ей все руки, перед ней вновь проплыли те бесконечно длинные и широкие тюремные коридоры и камеры, которые ей было поручено убирать с момента ее поступления в тюрьму и вплоть до самого освобождения в качестве наказания, которое было наложено на нее по распоряжению Лаллы ад-Давии, той мерзкой тюремщицы, чей облик никогда не сотрется из ее памяти.

            Вспомнила она и Тамо, ту наглую и ужасную арестантку, которая верховодила у них в камере и хотела взять ее себе в любовницы. Эта Тамо была лет сорока: маленькая, толстая, с острыми чертами лица, с налитыми кровью глазами навыкате, как у коровы. Когда ее любовные притязания закончились неудачей, она натравила на нее своих хищных приспешниц, чтобы примерно наказать ее. Они унижали ее, как могли, они истерзали все ее тело ударами и тычками, чего только они не наговаривали на нее, чтобы подставить ее под удар Лаллы ад-Давии. Она плакала кровавыми слезами, умоляла начальника тюрьмы по справедливости разобраться во всем, простирала руки к небу, ища у него спасения, но ни от кого не получила ответа, лишь Лалла ад-Давия осыпала ее дополнительными наказаниями за ее бунт и мятеж.

            Перед входом в небольшую кондитерскую она остановилась, почувствовав, что голодна, и стала разглядывать красиво разложенные на витрине  пирожные и сладости. Она вошла туда и заняла место на стуле лицом к улице, чтобы насладиться видом прохожих. Она заказала сладкий рогалик и чашку кофе с молоком, облокотилась о столик , подперев ладонями подбородок, и стала взглядом следить за прохожими, которые шли друг за другом, они улыбались, лица их излучали благополучие и покой. Она откусила кусочек рогалика и отхлебнула кофе, наслаждаясь его вкусом на языке, почувствовала что-то вроде удовольствия, возвращаясь к той жизни, которая была когда-то раньше, до тюрьмы, когда рогалики были ее излюбленным лакомством на завтрак. Впрочем, не только ее, но и всей ее семьи... Она покупала их свежими, еще горячими в кондитерской неподалеку от дома, когда возвращалась после ночной пирушки с друзьями или с ночной работы от одного из своих ночных клиентов. Она привычно делала это почти каждое утро. Ведь ее клиенты, которые стремились все сохранить в тайне, как правило, выставляли ее из своих домов очень рано утром, чтобы никто не узнал их секрета. Ведь для того, чтобы выглядеть целомудренным, надо прятать грехи и скрывать свои тайны.

            Утро, рогалик на завтрак и семья, - это и был весь ее мир, все ее счастье. Ведь по ночам волки в человеческом обличье терзали ее тело и ее душу, а с первым сетом зари на земле ее душа омывалась утренним беззаботным смехом ее братьев и сестер, когда она была среди них и завтракала вместе с ними.

            А вот в тот несчастный день, на всех обрушился поток мучений, смех застыл на устах,надежда умерла, беда унесла их сестру: она вступила в мир проповеди и наставлений, чтобы возродить свою душу, "погрязшую в грехах и преступлениях"!

            Перед ее мысленным взором  одно за другим возникали лица ее братьев и сестер... "Сегодня... да, именно сегодня Надие исполнилось шестнадцать, а Якут несколько дней назад отпраздновала свой пятнадцатый день рождения. Халиду и Амину еще нет и десяти... Если сложить возраст их всех, то это будет меньше срока жизни одного человека... И все же это - четыре голодных рта, нет у них помощника, а мир потерял всякое представление о сострадании и добротолюбии... Что стало с ними после моего ухода? Умерли они или еще живы? Должно быть, каждый из них барахтается, как может, просит милостыню, роется в помойках, чтобы найти там хотя бы кусочек хлеба для поддержания последних сил!! О Господи!.. Мне видятся лохмотья на их грязных телах, я точно чувствую этот нестерпимо мерский запах, исходящий от них. Но в чем провинились эти дети, почему им суждено было столкнуться с такой жестокостью?!" Эти слова она произнесла уже вслух, вытирая льющиеся по щекам слезы, она стала размышлять о том, как бы ей связаться с ними, как найти их после того, как у нее не было от них никаких вестей все то время, пока она сражалась с этими гнусной лесбиянкой Тамо и с Лалой ад-Давией, которая напрочь лишила ее всяких контактов с внешним миром, чтобы испытать ее покорность.

            Лицо ее исказило глубокое горе, когда она стало вспоминать двух своих младших братишек Халида и Амина, глядя на какого-то проходимшего мимо мальчишку, который нес портфель и радостно сжимал руку матери. Перед глазами у нее возникла  картина того, как они, ее братья, тоже идут с портфелями в школу, как впервые в своей жизни важно и гордо переступают ее порог. Она вспомнила, как тогда провожала их в школу, а они шли перед ней, ступая гордо, как два молодых петушка.

            "Разве они смогут гордиться своей сестрой-проституткой, отсидевшей в тюрьме!! Что они будут чувствовать, когда прочтут ненависть и презрение в глазах других? Можно представить себе, как они станут осуждать меня! Проклинать! Они откажется от меня, они отвергнут все родственные узы, связывающие нас! Представляю, как они станут бояться меня, если узнают правду... Если узнают, что я продавала себя во имя же них после смерти матери? И кто здесь перед кем в долгу? И все, все вокруг погрязло в грехах", - она произнесла это и почувствовала, что щеки ее пылают, она догадалась, что у нее поднялось давление, попыталась взять себя в руки и трезво осмыслить свое положение. Она пробормотала: "Да пусть все катится ко всем чертям, не существует того, чему не нашлось бы оправдания, покаяние в чем оказалось бы бесполезным, народ уже осудил меня и все... А что касается моих братьев и сестер, то пока еще не пришло время, чтобы узнать, что же они решат". Это решение ее успокоило, к ней вернулось присутствие духа... Однако мысль о возвращении к своим братьям и сестрам продолжала тревожить ее. Возвращаться ли ей  к ним, Ведь, может, они ждут ее возвращения до самого последнего уголька, догорающего в очаге, ждут, что она спасет их от голода и бродяжничества? Или же она должна скрыться от них со своим позором, пройдет время, и они навсегда забудут о ней? Она пребывала в нерешительности, все думая о том, что же ей делать.

            Она маленькими глотками пила кофе и смотрела на прохожих на улице, вдалеке она заметила какую-то девушку, стоящую на противоположном тротуаре улицы, она была чем-то похожа на ее сестру Надию, только повыше ростом, более худая и сильно накрашенная. От неожиданности кровь застыла у нее в жилах, она издалека стала всматриваться в черты лица этой девушки, пытаясь получше разглядеть их, узнать, не ее ли это сестра. И она узнала ее по родинке на правой щеке, когда та взглядом следила за машинами, проезжавшими с левой стороны... Да, точно, это была она. Ее сестра Надия... Сердце ее сжалось, она стала ловить губами воздух. Мысль снова лихорадочно заработала, борясь между желанием подойти к Надии или остаться на месте. Она постаралась справиться с собой и, наконец, решилась: встала и быстро вышла на улицу, направляясь к ней, но бесконечный поток машин мешал ей перейти улицу. Тогда она громко окликнула сестру и замахала ей рукой, но голос ее утонул в уличном шуме и не долетел до ее сестры.

            А спустя мгновение ее сестра села в красивую машину с дипломатическими номерами, откинув волосы назад. Она побежала вслед за машиной, махая рукой и громко крича ей вслед, но никто не услышал ее, машина быстро рванула вперед, а она так и осталась глупо неподвижно стоять посреди улицы... Она громко вскрикнула, закрыла лицо руками и заплакала.

            "Так все и должно было случиться, предчувствие не обмануло меня", - сказала она себе совершенно потерянно и стала бесцельно бродить по городу, ничего не замечая вокруг себя.

            Вот уже смолкли шаги последних пешеходов на улице, утих городской шум, муэдзины позевывали на своих минаретах, грезя о том, как они встретят первые нити рассвета, и Зухур осталась одна-одинешенька со своей тоской, своими сомнениями, не зная, куда ей идти. Ведь в тюрьме руками Лалы ад-Давии очистили ее от преступных наклонностей! Но только они забыли указать ей ее путь в свободном мире. В этот момент остановился новенький "мерседес", из него высунулся какой-то пьяный мужчина и жестом пригласил ее сесть к нему в машину. Она сначала заколебалась, но потом кивнула и устроилась на переднем сидении рядом с ним. Мужчина зажег в салоне свет и пожирал глазами ее лицо, желая убедиться в качестве приобретенного им товара, и, увидев, что она молода, свежа и красива, выразил свое удовлетворение довольной и победной улыбкой и направил машину к своему дому.

                                                                        4

                        После долгого молчания Идрис снова взглянул на меня, тяжело вздохнул, презрительно скривил губы и произнес:       

            - Меня удивляет, что человек старается не возвращаться мыслями время от времени к своему пройденному пути, подобно тому, как это делают торговцы, подсчитывая прибыль и убытки, чтобы узнать, насколько они правы в своих шагах и чтобы не сойти с верного пути! Ах, если бы я сделал это, если быя просчитал свои шаги, мысленно представив себя арестантом, то вряд ли бы я поскользнулся на этом опасном вираже. Ну да все это сущий вздор. Человек много чего неспособен осознать, для этого он слишком погружен в себя и занят своими заботами. Он открывает для себя это только тогда, когда головой врезается в то, к чему сам идет, тогда он останавливается, удивляясь собственной беспечности, когда все уже кончено и бесполезно плакать и причитать над тем, что прошло. Именно это и случилось со мной, когда я мысленно представлял себе свое тюремное заключение, ведь именно тогда я должен был усвоить для себя, что все, что я понастроил, всего лишь дома из песка, которые развалились под напором первой же волны, обрушившейся на меня.

            Вы несомненно спросите меня: "Разве не может случиться так, что человек никогда, даже в мыслях своих не представлял себя заключенным, пренебрегал этим, долго шел не по своему пути, и вот внезапно обнаружил, что нога его ступает не по своему пути?" Отвечу вам, что я не это имею в виду. Тот, кто споткнулся и поднялся после этого не подобен тому, кто споткнулся и сломал себе все ноги или погрузился в эту пучину до конца своих дней. Это невозможно назвать словами  "безнадежье", "отчаяние", "раскаяние", они кажутся здесь сущей болтовней,  не могут выразить состояние этого внутреннего разрушения, вроде того, как одними словами описываются руины, развалины, и совсем другими состояние развалин души.

            Он немного помолчал, с горечью покачал головой и продолжил свою речь каким-то сдавленным голосом:

            - Если бы вы знали, как несчастен человек, когда по прошествии времени он вдруг обнаруживает, что весь его путь был лишь миражом, что в конце его ожидало разочарование во всей его жизни и что после всего этого он оказывается лицом к лицу с мрачным одиночеством.

            Я медленным шагом пошел по городу, ловя на себе любопытные взгляды его жителей, полные удивления, точно они спрашивали себя: "Как это такому странному животному позволили оставить клетку и свободно, без цепей, разгуливать по улице. Я бросал им вызов, нагло глядя им прямо в глаза, я огрызался им прямо в лицо, но этого было недостаточно, чтобы прекратить то, что забавляло их. Я устал гнать их от себя тем пренебрежением и насмешкой, которые я изобразил на своем лице, я шел своей дорогой, не обращая внимания на их презрение. В душе я еле сдерживал гнев на этих людей, одержимых злобой, садизмом и высокомерием. Кровь кипела в моих жилах, наполняя разум мой ненавистью ко всему, что окружало меня, меня не оставляла в покое мысль о том, чтобы разрушать весь этот абсурдный мир. Я погрузился в размышления о том, как достичь этой цели и определить, кто станет первой жертвой моего плана, я почувствовал, как погружаюсь в кровавую баню, рублю головы, раздираю тела, разрушаю все, что оказывается на моем пути. Как мне потом говорили, в этот момент, когда я находился в этом присупе ярости, я нес какой-то бред и громко хохотал.

            Я пришел в себя от того, что почувствовал, как о мою голову ударился камень, брошенный одним из мальчишек,  преследовавших меня  криками, которыми они обычно сопровождают любого встречного сумасшедшего: "Ха-ха...хо-хо...дурачок пошел"

            Я перестал бредить и остановился, удивленно глядя на них, я не знал, как мне вести себя с ними, ведь они застали меня в том состоянии, когда я действительно был близок к помешательству. Я взял себя в руки, сурово прикрикнул на них, пригрозил им, но они не обратили никакого внимания на мои крики и угрозы, тогда я изменил интонацию и стал говорить спокойно, чтобы доказать им, что я нахожусь в здравом уме, но они не стали слушать моих увещеваний, а продолжали свою игру со мной. Поэтому мне ничего не оставалось, как освободиться от своей серьезности и разума и опуститься на их уровень, сражаясь с ними их же оружием. Я тоже стал бросаться в них камнями. Но на меня обрушился такой град камней, что я потерял им счет. Они бросали камни с такой злобой, что в конце концов этот камнепад изранил все мое тело. Тут на помощь мне подоспела какая-то старуха и прогнала их проклятьями и бранью, они испугались и бросились наутек. Старуха с жалостью взглянула на меня и продолжила свой путь, а я, изумленный, так и остался стоять на месте, и взор мой застилали кровь и слезы. Я разрыдался и горько плакал.

            Я показывал свой паспорт клиентам, сидящим у витрин кафе, надеясь, что мне удастся найти кого-нибудь, кто удостоверится в моей личности и хоть чем-нибудь поможет мне, приободрит меня на моем жизненном пути после того, как меня охватила немощь. Но я не нашел никого, кто заинтересовался бы этим неким числом, выбившимся из ряда. Аромат кофе с корицей долетал до меня из дверей кафе, в витринах были красиво разложены пирожные и сладости,  у меня подвело живот, но мне нечем было заплатить за то, чтобы присоединиться к тем, что, развалившись, сидели на стульях, мне суждено было усмирить свой голод и продолжить свой нескончаемый путь.

            Я и ночь, - оба мы были чужаками, высасывающими остатки этого дня, занятого собой, мы выметали с улиц этих существ, падающих с ног от усталости.

            У той границы старого города я остановился , не в силах идти дальше, я присел на краю заросшего парка напротив городской стены. Передо мной был холодный туман, клубящийся вокруг высоких уличных фонарей, он казался струями чистого белого водопада, обрушивавшегося на остатки тех, кто в темноте шел почти наощупь, стремясь попасть в свои жилища. Рядом со мной была городская стена, уставшая от своей долгой жизни и все же упорно цепляющаяся за нее, несмотря на свою старость и немощь, уставшая от бесконечных подновлений, отягощающих ее лик, отчего на его чертах появились вздутия, а на челе углубились морщины. Прошедшие эпохи, связанные с завоевателями, агрессорами, победителями, колонизаторами оставили в ее чреве проемы без дверей, превратив ее в безоружного стража и ожерелье открытой крепости. В древности она защищала город от пиратов, от варваров, а после французской оккупации превратилась в тюрьму для сынов этой земли, а когда колониалисты ушли, она вышла на пенсию и ее задачей стало указывать на буквы забытой истории.

            Между мной и моим домом эта стена, окутанная мраком, в душе моей - еще более мрачная стена, кольцом окружившая мой дух. И я - между этих двух стен, точно стрела, наконечник которой разбился от долгого блуждания в пути, ее гонит бешеный лай собак в ночи, она ждет хоть какого-то начала, а оно не приходит... А там, за стеной - камни, скрывающие призрак цвета смерти, зовущийся "моей матерью".

            Я почувствовал, что ладони мои озябли от холода этого заросшего парка, одна нога моя онемела, я снял башмак и помассажировал ногу, но мне так и не удалось вынуть проросшие в ней иголки, я почувствовал головокружение и горечь в горле. Я вспомнил, что совсем не спал и не ел с прошлой ночи. А то вино, что я выпил в баре с приятелями, стало разрывать мне желудок, я почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Глаза мои слипались, когда я смотрел на небо. Мне чудился там Махди, отправленный в ссылку.

            И тут передо мной возникло лицо моей матери, истерзавшей себя за свои грехи. Бледное лицо и глаза, блуждающие в глубоких пещерах унижения. Я почувствовал жалость к ней, она показалась мне Сизифом своего времени, который страдает, не зная конца своим мучениям.

            Конечно же, моя мать несчастна, ведь она всей жизнью заплатила за минутное развлечение. Как бы наверное ей хотелось, чтобы ее побили камнями, но чтобы потом к ней вернулось уважение других, но они поставили крест на ее жизни, покрыли ее позором и грехи ее висят на ее шее. Представляя себе жизнь моей матери, я поразился взаимопроникновению понятий до такой степени, что унетенный и угнетатель , палач и жертва в считанные мгновения могут поменяться местами... Да так, что все вещи и понятия покажутся смешными, если попытаться их разделить: так моя мать - палач моего отца, но вместе с тем и его жертва, а мой отец, будучи жертвой, снял кожу со своей жертвы во дни ее молодости, когда обманом склонил ее к замужеству, ведь она ненавидела его... Она согласилась на брак с ним против своей воли и испортила себе всю жизнь, и если она и бросилась в объятия первого встречного, то только для того, чтобы обрести в нем себя.

            Я положил руку на дверной молоток, не переставая спрашивать себя о том, как встретит меня моя мать-мой палач, когда я появлюсь перед ней. Меня переполняло плохо скрываемое высокомерие и вместе с тем покорность и отчаяние, когда я пробирался сквозь ночной мрак.

            Сердце мое учащенно билось, когда я плутал по этим дорогам, предчувствуя нечто неожиданное... Но за дверью было тихо.

            Эта тишина наполнила ужасом мою душу, меня охватил страх, мне в голову пришла мысль о том. что моя мать, возможно, покончила жизнь самоубийством, печалясь обо мне, наложила на себя руки из-за меня. Все мое тело покрылось липким потом, меня точно окунули в купель с ледяной водой, свет померк в моих глазах.

            В ту же секунду я представил себе, что она лежит у моих ног, что это я проткнул ее своим ножом, что кровь хлещет фонтаном, преграждая мне путь. Бьющая ключом кровь, засасывающая меня, как трясина, мое тело покрывается ее кровью, мне в ноздри бьет запах крови... Тут я почувствовал, что задыхаюсь, и громко закричал... Когда я пришел в себя, то отзвук моего голоса все еще стоял у меня в ушах, я дрожал всем телом, точно у меня под кожей были снежинки.

            - Твоя мать уехала, куда - никто не знает, но она оставила тебе вот этот кошелек, - крикнула наша соседка и кинула мне из окна кошелек.

            В кошельке лежал ключ от дома, немного денег, он сохранил запах матери. Вот такое богатство я получил от своей матери.

            В доме царила пугающая тишина, и мертвящий холод пронзил все мое тело. Я поднес кошелек к носу и вдохнул запах матери. Слезы навернулись мне на глаза. Я заплакал... Плакал я горько, чувствуя себя несчастным, печальным, брошеным на произвол судьбы. Я сел в кресло, стоявшее посреди комнаты и стал гадать о своей судьбе в этом абсурдном мире.

            Последние препятствия, которые мешали мне упасть в пропасть, исчезли окончательно, передо мной открывался горизонт, полный бед и отчаяния, мне суждено было следовать бесконечным путем в этом мире, который не был моим миром. Так я провел ночь, не сомкнув глаз, и встретил пепельно-серый рассвет, прогонявший остатки ночи в абсолютную пустоту, наползая на этот чужой город. Тут я почувствовал усталость и забылся в глубоком сне.

 

                                                                        5

            Прошло полночи или чуть больше, ночь уже торопилась уйти. Живые ворочались в своих постелях, размалывая в них свою усталость, Зухур пыталась задремать, но ей это все никак не удавалось. Лишь только она приближалась ко сну, как тот быстро убегал от нее и таял в громком храпе спящего мужчины и печальном тиканье настенных часов.

            Зухур зарылась головой в подушку, чтобы изолировать себя от этого мира и побыть наедине с собой, но это ей не удалось. Стук часов и движение воздуха от храпа преодолевали все преграды и доносились до ее слуха. Она заткнула уши пальцами, преградив дорогу всем звукам. И ощутила некоторый покой, но тяжелые навязчивые мысли нарушали его сладость. Прошлое, отягощенное заботами и печалями разворачивалось перед ней, точно кинолента. Перед ее мысленным взором возникла ее умирающая мать: ее глаза, полные ужаса, страшащиеся неизвестного будущего, глядящие на детей. Снова возникла мысль об отце, убежавшего от своего отцовства, опьяненного своей новой супругой. Она вспомнила своих сокамерниц, которые растерзали ее душу по приказу Тамо. Эти мрачные лица женщин, готовых убить друш друга лишь бы отвоевать себе право получить удовольсие от того, чтобы побыть ее палачом.

            "Зухур должна была быть уничтожена, стерта в порошок... Давия должна была опьянейть от восторга, а Тамо - поступать так, как ей вздумается... А колесо должно крутиться... Для его вращения необходимо топливо, таковы правила этой вселенской игры", - говорила она себе, а потом спрашивала себя: " А что моя сестра Надия? Где будет ее место? Будет ли она следующей в цепи этих несчастных чисел, ползущих к Лалле ад-Давии?! Каким будет ее номер, ее число? Первым? Вторым? Десятым? Число, по соседству с котором будет находиться ряд каких-то неизвестных цифр?!

            Она  почувствовала какую-то неловкость, вспомнив о своей сестре Надии, на глазах у нее появились слезы, она стала взывать к ней: "Сестра! Вот ты идешь к жерновам , которые уничтожают человеческую суть, разрушают человеческую личность, а ты ведь еще в самом расцвете лет!"

            Она вспомнила глаза, полные покорности и смирения того человечьего стада, которое ехало вместе с ней в полицейской машине, и стала спрашивать себя: "А те! Что осталось у них, после того, как у них отняли их личность, когда они стремились обрести свободу, отнятую у них по воле случая?!!"

            Ей вспомнился тот юноша с всклокоченными волосами, утративший свою мужскую силу. И тот горбун, бросающий вызов своим уродством... Наркоман, избитый своей матерью... Каждый из них - разрушен, рука его лежит на груде его камней, и каждый шагает в призрачный город в поисках самого себя.

            Она тяжело вздохнула в тоске, мужчина проснулся,  посмотрел на нее полупьяным взором и спросил с удивлением:

            - Как, ты все еще не спишь?

            А потом спросил:

            - Это, наверное, из-за моего храпа? Так почему же ты не разбудила меня?

            И прибавил:

            - Мне надо было спать в другой комнате, чтобы ты хотя бы немного отдохнула.

            - Да нет же, не в этом дело, просто я совсем не хочу спать, вот и все. Мы в камере спали, как мертвые, из пушек стреляй, не разбудишь!

            - Но ты же устала! И тебе надо было хорошенько выспаться.

            - Не волнуйся, просто поменяла кровать, вот и не спится, не беспокойся обо мне, спи, у тебя же утром дела... И я тоже усну через несколько минут.

            - Я вижу у тебя в глазах ужасную тревогу, Зухур!

            Она покачала головой в знак согласия, горько улыбнулась и произнесла:

            - Меня пугает наступающий день, стоит мне только подумать об этом.

            - Но ведь это для тебя не ново, ведь ты уже пережила, испытала это, вот ты опять возвращаешься к этому.

            - Возможно, что мир. который я оставила, по-прежнему все такой же, но я сама стала другой... Теперь я стала бояться того. что ждет меня завтра. Считай, что я как какое-то растение, которое вырвали с корнем и бросили посреди дороги.

            - Но не может же это вечно продолжаться. Завтра ты узнаешь свою дорогу, встретишься с хорошим человеком, который заставит тебя забыть твои несчастные дни.

            Она лишь покачала головой в ответ и сказала:

            - Ты думаешь. что судьба будет так щедра и великодушна?!

            - Каждый испытывает страдания в этой жизни, Зухур.

            - Пытаешься утешить меня?

            - Я понимаю твою тревогу... И все же у каждого своя печаль... Таков закон жизни.

            - Да, но когда человек теряет свое лицо - у этого особый привкус горечи.

            - И все же это легче, чем устратить свою сущность. Ничто не может сравниться с этой горечью, вначале человеку кажется, что он - жертва другого... жертва своего общества... своей семьи или даже своей судьбы.

Человеку достаточно простого утешения, порицания того, кто совершил преступление против него, кто подтолкнул его к тому, чтобы он поскользнулся исошел со своего пути, и тогда человек оказывается способен удержать руль, сохранить равновесие. Но невозможно описать горе человека, когда он становится жертвой самого себя. В этом состоянии он похож на стрелка, который нацеливает свои стрелы в самого себя. Его преследует, как проклятье, слово "если бы", где бы он ни был, куда бы ни ступил, он безжалостно терзает самого себя и постоянно пребывает в сомнениях, говоря себе: "Если бы я сделал так-то и так-то, то этого бы никогда не произошло... Если бы я поступил так-то, то не случилось бы того, что случилось". И так это ужасное "если бы" остается ножом, которы он всаживает себе в самое сердце.

            - Я вижу, что ты несчастен, Си аль-Хадж? - спросила она его участливо.

            Он утвердительно покачал головой.

            - А этот настоящий дворец, этот роскошный холл?!

            - Это все что-то вроде резного орнамента, украшающего гроб.

            - А я-то считала себя самой несчастной на земле!

            - Здесь есть люди и понесчастней тебя, Зухур, - с горечью произнес он.

            - Но почему же? - нетерпеливо спросила она его.

            - Ты узнаешь обо всем в свое время, если нам будет суждено встретиться еще раз. Я очень надеюсь, что это произойдет, - сказав это, он обратился к ней с какой-то мольбой в голосе:

            - Ведь ты вернешься ко мне, Зухур?

              Она кивнула в ответ.

            "Людей сладых, зависимых очень много... Более того: им несть числа... Так и я, и этот мужчина, - оба мы движемся по одной орбите. И это та самая орбита, по которой кружилась и моя мать... И моя сестра... И те люди, что ехали в тюремной машине: эти числа, вывернутые наизнанку, в тюремных камерах", - подумала она про себя.

            - Послушай, может быть, ты все же дашь мне чего-нибудь выпить? - споосила она его жалобно.

            - Но я же проедлагал тебе, а ты отказалась.

            - Теперь я чувствую, что мне необходимо выпить.

            - Какой же я дурак! Я ведь даже забыл пригласить тебя поесть. Будь проклята эта моя забывчивость, я сейчас разогрею тебе поесть.

            - Да я и сама могу сделать это, - сказала она и стала вставать.

            - Нет, нет, что ты, я сам... Я боюсь, что тебя увидит кто-нибудь из ее шпионов.

            - Кто это "она"?

            - Моя жена, я же сказал тебе, что расскажу тебе обо всем в свое время.

            - Понятно, - сказала она с сожалением в голосе.

            Он протянул ей бокал, она отхлебнула из него, расслабилась и в душе спросила себя: "Какие удивительные парадоксы переживаешь ты, добрый человек! Ты муж, а боишься своей второй половины... Ведь, наверное, ты долго искал свое счастье, которое надеялся обрести в своей второй, потерянной половине, и все оказалось лишь призрачным".

            - О чем ты так задумалась? - спросил он ее.

            - Я думаю в своем отце, я должна найти его, должна преодолеть все, что осталось между нами?

            - Но разве он может быть тебе чем-нибудь полезен после всего, что было?

            - Не знаю, - печально ответила она ему, пытаясь все же изобразить на лице улыбку.

            - Не думай сейчас об этом, ведь ты не за этим пришла сюда.

            Она повернулась к нему и нежно поцеловала его в лоб.

            Он прикоснулся губами к ее руке, она пододвинулась к нему поближе, прижалась щекой к его щеке и почувствовала у себя на лице горячую слезу.

            Она с удивлением взглянула на него и спросила:

            - Ты плачешь?

            - Как давно меня никто так нежно не целовал.

            - Но откуда тебе знать, насколько это искренне?

            - Сердце не обманывает меня.

            Их взгляды встретились, и она почувствовала, будто молния проскочила между ними, он крепко сжал ее руку и знаком попросил ее раздеться. В постели она со смехом спросила его:

            - А не боишься своей жены?

            - Считай, что я преодолел свой страх после того, как нашел тебя.

            - Что ты такое говоришь?

            - Я говорю то, что чувствую.

            - Я буду рядом с тобой, - сказала она, поцеловав его в губы, - а теперь - за дело, возьми меня, ведь я здесь только для тебя одного.

            Рано утром раздался громкий призыв муэдзина, тишина рассеялась во мраке ночи, Зухур открыла глаза, прислушалась к голосу муэдзина, он показался ей печальным... В нем смешались плач, мольба, жалоба.

            "Удивительно, что человек оплакивает себя, точно мертвеца, будучи еще живым. Он начинает свой день с самоунижения, с мольбы, плечи его сгибаются под тяжестью поиска его хлеба насущного" - подумала она про себя и приготовилась встать с постели.

            Она постояла немного, с грустью размышляя о своем пути, оделась, хотела сначала разбудить мужчину, чтобы попросить у него денег... Поколебалась, а потом решила не будить его.

            "Пусть это будет моей платой за ночлег", - пробормотала она и тихонько, чтобы никто не увидел ее, выбралась из дома. В темноте она двигалась по улицам города, наткунлась на камень, упала у ворот какой-то виллы, откуда донесся бешеный лай собак, от страха кожа ее покрылась мурашками... Она прокляла свою злую судьбину, оплакала себя и в молчании продолжила свой путь.

            Нежный прохладный утренний ветерок обдувал ее лицо, она почувствовала некоторое оживление, страх ее совсем улетучился, когда она увидела, как рабочие, завернувшись в свои джеллабии, спешат на работу.

А она бесцельно шагала по дороге, мучительно пытаясь определить направление своего пути. Она ненадолго остановилась у больницы "Ибн Сина", чтобы окончательно решить, в какую сторону идти. Он площади, где располагалась больница, дороги расходились в разные стороны и она должна была выбрать одну из них. Но как ей было выбрирать, если она пока еще не знала конечной цели своего пути. Ей в голову пришла мысль пойти на вокзал в центре города, чтобы посидеть там на скамье до наступления рассвета, поскольку там она не привлечет к себе внимания... Просто будет как одна из пассажирок, ожидающая поезда.

            "А потом? Куда я пойду потом?!" - спрашивала она себя, не зная ответа на этот вопрос. В уме она перебирала своих знакомых и не нашла ни одного среди них, кто был бы готов принять ее, потому что это были либо просто случайные знакомые, которые торопились высосать из нее ее соки, чтобы потом оставить ее и быстро отправиться по своим делам, либо это были клиенты, от привычек которых она находилась в полной зависимости.

            В какое-то мгновение она вновь вспомнила об отце... "А почему бы мне не пойти к нему? Самое подходящее время, я успею застать его до того, как он уйдет на работу", - подумалось ей.

            Она пришла в восторг от своей идее, полле того, эта мысль показалась ей спасительной, это могло спасти ее от одиночества и отчужденности. Тут она размечталась: она представляла себе, как встретится с ним, как он откроет ей дверь, сильно удивится, увидев ее, подобно тому, как принимают давно ожидаемого друга, внезапно точно свалившегося с небес. Он бросится к ней, чтобы обнять ее, а она бросится к нему на шею, он обнимет ее и громко закричит от радости: "Зухур, дорогая моя, любимая! Какое прекрасное утро, ведь я снова со своей любимой доченькой!"

            А она уронит свою голову к нему на грудь и расплачется... Она будет оплакивать свои тяготы, свои потери, те обиды, которые ей пришлось пережить. Из его глаз тоже польются слезы, он будет гладить ее по голове, целовать ее, их слезы смешаются воедино. Он будет утирать ее слезы и успокаивать ее... Он введет ее в свой дом, нежно усадит ее, сядет рядом с ней и рассеет все ее печали и заботы. Он попросит ее рассказать ему о том, что произошло с ней и с ее братьями и сестрами, а когда она выплеснет ему все, что у нее на душе, он разразится гневом, стукнет себя ладонью по люу, проклянет себя и этот бренный мир, который заставил его забыть о самом дорогом для него на свете, потом встанет и попросит ее немедленно проводить его к ее братьям и сестрам, он соединится с ними и примет их в свои объятия, поцелует их и будет горько плакать, прося у них прощение за все то горе, которое причинил им.

            Она почувствовала себя немного спокойнее, в ее душе зародилась надежда, она ощутила твердую решимость немедленно отправиться навстречу своей цели, она быстро зашагала по улицам и переулкам, чтобы добраться до своего отца до того, как он выйдет из дому на работу.

            Уже у самой двери они почувствовала какую-то скованность, решимость ее исчезла. Она представила себе свое прошлое, вспомнила свою мать, которая в одиночку боролась за свое существование, взвалила на плечи себе заботу о детях, а тот, который бросил ее, который забыл о своем отцовском долге, тем временем предавался наслаждениям и плевать хотел на все ее беды... Когда мать ее умерла, а была она как одинокое дерево, за ствол которого цеплялись ее дети, она, Зухур, не стала унижаться и умолять отца сжалиться над своими детьми. И что же он? А он в ее молчании находил оправдание для себя. Его устраивало это молчание. Когда же на семью обрушился голод, она подала на отца в суд, вот тут-то уж он возмутился: как это она посмела опозорить его перед всем миром. Как это жертва может жаловаться правосудию на своего палача? Тогда он сумел вырваться из рук правосудия, потому что знал из своего опыта, что правосудие, точно резина, и тянется в ту сторону, к которой приложена большая сила... И горе тому, кто не понимает этой игры. Ее мать также понимала эту игру, но она поняла ее слишком поздно... После того, как была уже не в силах взывать к правосудию, хотя дом ее мужа был всего в нескольких шагах от суда. Ну да у правосудия свои понятия о расстояниях, они не измеряются для него метрами или километрами, они определяются на основе силы толчка. дающего начало движению. Итак, она замолчала... А он смеялся, радуясь своей победе... И больше никогда никто не слышал ее голоса в суде. Он же успокоился, и все его печали растаяли после того, как он спрятал голову в песок и перестал глядеть в сторону своих детей.

            "Нет, я иду не тем путем! Я ни в чем не виновата, я не грелась у чужого огня!! Да и он. что он может дать мне, этот человек, который отказался от своего отцовства?! Разве он может вернуть мне мою поруганную честь... мою молодость...или хотя бы мою душу, которую я убила по его прихоти? И какая польза от того, что мясник пожалеет свою жертву после того, как зарезал ее?" - так она спрашивала себя в душе, мир снова померк в ее глазах, она разрыдалась.

            Она собиралась уйти уже от самой двери отцовского дома, но какая-то тайная мысль о том. что она должна бросить вызов, удерживала ее на месте. Она потянулась к дверному звонку.

            "Настало время, чтобы этот гнусный отец вспомнил о своей чести, ведь за свое счастье он заплатил честью своей дочери..." - прошептала она и с силой нажала на кнопку звонка.

            - Ну, здравствуй, здравствуй, - крикнула ей жена отца, преграждая ей путь всем своим тощим телом, чтобы недать ей войти в дом.

            - Вот уж свалилось на нас добро сегодня утром, - прибавила она язвительным тоном.

            - Я пришла, чтобы встретиться с отцом, он, наверное, еще не ушел из дома на работу? - спросила ее Зухур.

            - Из дома, говоришь? Ха! Да когда это у твоего отца был хоть какой-нибудь дом, чтобы он уходил из него или возвращался в него? Сколько я его знаю, он шляется как бродячий пес, у которого нет ни пристанища, ни еды.

            Ее неожиданно застали врасплох эти злобные слова жены его отца, ранящие его честь, она выпустила из рук инициативу, как-то вся сжалась, оказавшись в замешательстве, лицо ее отразило крайнее удивление, потому что она не представляла себе подобной неприветливой встречи, полной скрытых насмешек и издевательств. Но больше всего ее удивило то, что жена ее отца сравнила его перед ней с псом. Она задрожала всем телом, кровь прилила к ее лицу, ей захотелось влепить пощечину жене ее отца за эту наглость, но она удержалась... В душу ее вновь закралось отчаяние, она почувствовала себя униженной и совершенно разбитой. Она представляла своего отца жестоким... праздным... ленивым... эгоистичным... но она никогда не представляла его себе униженным и оскорбленным, зависимым и слабым... безвольным, который позволяет обращаться с собой как с псом, и кому! Той, ради которой он продал своих детей и свою честь.

            Эта ненависть к жене ее отца заставила ее забыть о своем отчаянии, и она стала отталкивать ее отдвери, пытаясь войти в дом, при этом она зло посмотрела на нее и бросила ей с вызовом:

            - Я сюда не просить пришла, уйди с дороги, я хочу видеть своего отца.

            - Ну что ж. Подожди здесь, я позову ...  позову тебе твоего отца, - ответила та с насмешкой в голосе.

            Навстречу ей, кашляя, вышел ее отец: он был небритым, с растрепанными волосами, красными налитыми кровью глазами в застиранной пижаме, поверх которой было наброшено изношенное пальто.

            - Зухур... доченька моя дорогая... Что такое стряслось, почему ты пришла ко мне в такой ранний час?

            С этими словами он бросился к ней, целуя ее, от него исходил тяжелый запах кифа. Он жестом пригласил ее войти, она заколебалась, но потом переступила порог.

            - Вот моя комната... Входи сюда, Зухур.

            "Значит, они живут в разных комнатах, у них разная жизнь!" - подумалось ей.

            - И ты называешь это комнатой, папа? Это же крысиная нора, - сказала она ему с отвращением.

            - Ну что ты, доченька, - ответил он, запахивая на себе свое старое пальто.

            - И ты спишь на этой грязной постели? - спросила она, протянув руку и пощупав тонкое покрывало, лежащее на кровати. - Господи, как же может такое легкое и рваное одеяло защитить тебя от холода?! Ведь из-за этого ты постоянно и кашляешь... Ты болен, папа?

            -  Я столько передумал за это время... Столько бессонных часов провел, - сказал он ей, обнажая в улыбке черные гнилые зубы. - Не волнуйся об этом. Давай присядем, Зухур, расскажи-ка мне лучше о вас.

            "Значит, он не знает, то я была в тюрьме", - сказала она себе.

            - Как там Халид, Амин, Надия, Якут... Ах, как я соскучился по вам... Поверь мне, Зухур. В мыслях я никогда не расставалс с вами.

            "Слава Аллаху, что он хотя бы не забыл их имена", - подумалось ей и она печально улыбнулась.

            - А им хотелось увидеть отца? Почему они не навещали меня? Почему не хотели повидаться со мной, должно быть, ваша покойная мать внушила им такую ненависть ко мне, что они не хотели встречаться со мной, ну да простит ей это Аллах!

            Зухур горько улыбнулась, глядя на его смущение, его замешательство, на то, как он пытается оправдаться, обвиняя во всем свою жертву.

            Она с упреком в голосе спросила его:

            - А ты, отец, разве когда-нибудь ты интересовался, что происходит с твоими детьми?.. Спрашивал о них? Как они живут? Умерли? Или пока еще живы?

            - Да, клнечно, но она запретила мне встречаться с вами.

            - Можно ли поверить в то, отец, что какая бы то ни было жена могла запретить отцу видеться со своими родными детьми?!

            - Но я в долгах... Я должен ей, Зухур... Все эти векселя, чеки, она грозит мне этим каждую секунду. Ее главная забота состоит в том, чтобы из ее кармана не ушло ни одного сантима, чего бы там не случилось, она - раба денег, она поклоняется им как сумасшедшая и готова на все ради них.

            - Но что заставило тебя влезть в долги, ведь тебе хватало твоего заработка?

            - Я все искал лекарство от своей тоски, и она дала мне его, Она сама подталкивала меня к нему, Более того. она толкала меня на это для тогоЭ чтобы полностью завладеть мной. И вот я в ее полной власти, я бессилен, она отбирает все мои заработанные деньги, и у меня не остается ни гроша. Она унижает меня из-за каждого сантима, который она выдает мне. Я оказался в каком-то замкнутом кругу, Зухур. Я - в трясине и не могу выбраться из нее.

            - Но ты же любил ее... И она любила тебя, как ты говорил, пытаясь оправдать свою женитьбу на ней. Ведь ради нее ты пожертвовал всем... Ты пожертвовал даже своими детьми.

            Он тяжело вздохнул:

            - Это было раньше, Зухур... Тогда я жил в каком-то придуманном мире, я был очарован ей, меня ослепила ее внешность, ее красота, когда она сиела за своим письменным столом на работе... Тогда она была прекрасна... И я пожелал для себя рая, которого был лишен, находясь рядом с твоей матерью. Я был исполнен жажды, когда познакомился с ней. Я жаждал женщины, которая бы поняла меня. подарила мне любовь, которой мне не довелось вкусить раньше, когда я был с твоей матерью. Твоя мать была женщиной простодушной, наивной, она смотрела на любовь, как какое-то насекомое, она считала, что любовь создана для того, чтобы плодить детей и только... Идеальным супружеством ей казлось такая жизнь, когда чрево не бывает свободным от плода. Она беременела в очередной раз, не успев еще отнять от груди предыдущего ребенка, она вся отдалась женскому инстинкту материнства и совершенно забыла о своих супружеских обязанностях. Она оставила меня и с головой ушла в детей, а я жил сам по себе, один. точно в бесплодной пустыне. Твоя мать никогда не знала, что мужчина, точно так же, как и ребенок, нуждается в ласке и заботе... Более того, он нуждается в этом еще больше, чем любой ребенок, но только откуда ей было знать все это, ведь она была неграмотной, деревенской женщиной, никогда не училась! И главное, что это чувство обделенности совершенно ослепило меня, я стал точно безумный, я не понимал, чему я себя подвергаю, я забыл о том. что между нами большая разница в возрасте, совершенно разные взгляды на жизнь. Я видел в ней залог своего счастья, ту живительную влагу, которая способна напоить мои жаждущие корни, а она рассматривала меня как некий финансовый план,отвечающий ее алчной натуре. Ей чудом удалось выбраться из бедности и голода... И она вышла в этот мир с глазами, невероятно жадно устремленными на деньги... Все ее мысли были заняты только тем, как ей утолить эту страсть к деньгам. Она вообразила себе, представила себе, что я именно та лошадь, на которую следует поставить. Я работал тогда в проектном отделе, и уже само мое положение вызывало ко мне повышенный интерес... У нее просто слюнки текли: этакая золотая жила, которую нужно только получше использовать. Она подошла ко мне... более того. она дала мне понять, что влюблена в меня... Но в душе для нее любовь была плаом к обогащению. Вскоре после женитьбы я перешел в отдел документации, и тут она обнаружила, что ее стрела ошиблась целью, мечты ее рассыпались в прах, и она пожалела о том, что сделала. А когда она узнала, что тот молодой человек, который делал ей предложение и которому она отказала, занял мое место в проектном отделе и что ему с его умом открываются настоящие золотые копи, что очень скоро ему суждено разбогатеть, то тут уж она точно с цепи сорвалась.

            Он посмотрел на Зухур и сказал:

            - Вот так все было... Я точно головой попал под серп. И в довершение ко всему она сочла меня воплощением всех своих несчастий, бед и бедности и обрушила на меня весь свой гнев, она стала желчной, упрямой, жестокой. Я всячески пытался задобрить ее, умилостивить ее, но оказался вот в таком положении. как ты видишь.

            - Но почему же она тогда цепляется за тебя, если не любит?

            - Я не знаю, Зухур, что творится там у нее в голове... Она живет так, как хочет... Принимает своих любовников, напивается,  устраивает громкие скандалы, оскорбляет меня, а чтоя могу сделать? Я живу в аду... В самом настоящем аду.

            Он немного помолчал. а потом спросил ее:

            - А теперь расскажи мне о том, что происходило с тобой все это время, пока мы не виделись? Я узнал, что у тебя была какая-то достойная работа, что ты неплохо зарабатывала. Я радовался за вас... Очень радовался... Ведь Аллах даровал вам то, что позволило вам избежать последствий моей ошибки... Моей страшной ошибки...

            "Так вот в каком положении мой отец, у которого я пришла искать спасения", - подумала про себя Зухур, а потом встала и сказала ему:

            - Я просто пришла, чтобы успокоить тебя. У нас все в порядке... Я еще приду навестить тебя.

            Она быстро вышла, и слезы градом катились по ее щекам.

 

                                                                        6

            На столике у моего изголовья бешено зазвонил будильник, я в страхе проснулся и привычным жестом нажал на кнопку, чтобы заставить его замолчать, как я это делал раньше. Было шесть часов утра, именно в это время я обычно вставал. В это же самое время вставала и моя мать, чтобы приготовить завтрак и отправиться за покупками в лавки, расположенные по соседству с нашим домом, она покупала овощи и зелень совсем свежими, толко сорванными с грядки. И мать поставила стрелку будильника на то же самое время, прежде чем отправиться в свою добровольную ссылку, для того, чтобы время отмеряло определенные отрезки памяти, чтобы во всем была последовательность, чтобы все начиналось с той точки, где все оборвалось. Так моя мать понимала путь человека во времени.

            До моего слуха донесся шум базара, привычный утренний шум, голоса, сливающиеся в один сплошной гул, когда невозможно разобрать слов. Торговцы громким голосом рекламируют свой товар, перевозчики грузов предупреждают прохожих, чтобы те освободили дорогу ослам и мулам, нагруженным товарами, нежные женские голоса пытаются умилостивить торговцев, настаивающих на своих ценах. Каждый кричит и вместе с тем зорко наблюдает за тем, что происходит вокруг на базаре, чтобы ничего не упустить из виду.

            Я встал после того, как понял, что мне уже больше не заснуть, усталость моя прошла, и я , как обычно, направился в ванную, зажег свет, ощутил запах мыла, который исходил от одежды, замоченной в тазу для стирки.

            "Судя по всему, она  очень торопилась уехать из дома, когда услышала о моем освобождении, вот даже не закончила стирать свою одежду, наверное, испугалась и убежала, спасая себя", подумалось мне, потом я спросил себя: "А може ли случиться так, что человек солжет, а потом в какой-то момент и сам поверит в свою ложь? Твердо уверует в то, что сам насочинял? Если это происходит именно так, то это означает, что у меня нет никакой надежды на встречу с ней".

            Я погасил свет, чтобы не привлекать к себе внимания соседей, почувствовал какое-то стеснение в груди и с горечью решил уйти. Я быстро оделся, по-прежнему не захигая света и собрался уходить из дома. Однако что-то удерживало меня... Я немного постоял, прежде чем открыть дверь. За дверью оказалась наша соседка, которая вчера вечером выбросила мне из окна кошелек с ключами, судя по всему, этой ночью ей не спалось. Должно быть, они с нетерпением ждала, пока кончится ночь, чтобы встать раньше всех. А почему бы и нет: ведь в ее руках была последняя самая свежая новость, о которой пока еще никто не знал, кроме нее. Эта новость была точно граната, готовая вот-вот разорваться прямо у нее в руках, ей была уготована честь опрвестить всех об этой новости первой... Она продавала и покупала новости, ведь должно пройти несколько дней или недель, прежде чем эта новость будет вызывать лишь зевоту, а сейчас она способна нарушить скуку этой рутинной жизни, которую влачат все семьи, живущие в старом городе.

            Торговцы, которые стали свидетелями бегства жертвы, ждут его появления на улице, они думают, что он убьет ее... Они представляют его с лицом, искаженным злобой и жестокостью, идущим по улице, держа руку на автомате, подобно убийцам из фильмов про ковбоев.

            Я вернулся в комнату и снова бросился на кровать, размышляя о том, как мне выйти из этой ситуации. Я почувствовал голод, поискал, чем можно было бы подкрепиться, но ничего не нашел. Моя мать уподобилась при отступлении Кутузову, который отступил, оставив Наполеону сгоревшую Москву. Я попытался преодолеть в себе чувство голода, но не смог, меня охватила досада. Я решил избежать тех любопытных взглядов, которые поджидали меня.

            Сквозб маленькую щель в оконных ставнях я стал наблюдать за дорогой, пытаясь уловить момент, когда я мог бы выскользнуть из дома никем не замеченным. Ждать мне пришлось довольно долго, я украдкой наблюдал за этой маленькой улочкой, с которой я распрощался три года тому назад, сравнивая ее сегодняшний день с тем, что я оставил, и не нашел здесь никаких перемен. Вон Хадж Бу Алляль все по-прежнему сидит на своем месте, в глубине лавки среди благовоний, следя взором за прохожими сквозь отверстие в весах и молча покуривая. С тех пор, как я его знаю, он всегда молчал и размышлял о чем-то, значит, все продолжает думать о какой-то своей одной идее? О нескольких идеях? Никто не знает... Сколько времени прошло с тех пор, как я его не видел, а от все такой же печальный и молчаливый, погруженный в свой мир. Все, что известно о нем людям, так это то, что он женат согласно традиции. Он женися на первой женщине, она родила ему троих детей, но он развелся с ней после скандала, когда она подсунула ему в постель бумажки с заклинаниями и гвозди для приворота. Тогдаон женился на одной учительнице, чтобы в дальнейшем избежать всех этих колдовских приемов. Но та своими просьбами и требованиями довела его до полного финансового краха, он развелся и с ней и женился на вдове, которая была его ровесницей, чтобы придать своей жизни стабильность и покой, но почувствовал, что теряет себя и стал с жадностью заглядываться на молоденьких девушек. Наконец, он решился жениться на молодой, чтобы та согревала его старость своим горячим телом.

            А вот и Брейтель, тот юноша с хорошо накаченными мускулами, он по-прежнему крутится среди ящиков с овощами, не переставая перекладывая и меняя в них товар. Он научился искусству обманывать клиента и виртуозно владеет им... И в этом для него все равны, будь то родной или чужой человек, будь то друг или случайный прохожий, он любому способен всучить только ему одному известным способом гнилой товар, при этом. если его кто-нибудь схватит за руку, он не удосужится даже извиниться.

            Голос Хаджи Хушум по-прежнему звонко расхваливает вермишель "аль-багриру"... Она тянет свою мелодию на одной ноте, никогда не изменяя ей: "Смотри какая белая, толстая и с дырочкой... Вот какая белая, толстая и с дырочкой". А в ответ ей вторит голос Си Лауина, расхваливающего свою мяту, он кричит: "Вот мята, мята, кому мяты!" Точно какая-то грамофонная пластинка, записанная много-много лет тому назад, которая все крутится и крутится без остановки, а, может быть, эта мелодия появилась в те самые времена, когда человек только что открыл для себя "аль-багриру" и мяту, кто знает?!

            На нашей маленькой улочке все погружены в повседневную рутину, и лишь какое-нибудь знаменательное событие способно вывести ее жителей из этой повседневной спячки, тогда все с жадностью начинают следить за тем, что же будет дальше, событие приобретает размах, точно камень, брошенный в воду, от которого все шире и шире расходятся круги на поверхности, а потом исчезает, чтобы уступить место следующему. Все даты в жизни квартала начинаются с событий и заканчиваются ими: вот это произошло тогда, когда Хадж Бен Шакер поскользнулся на базаре, а это случилось тогда, когда жена Си ас-Сагина выскочила из дома совершенно голая, спасаясь от мужниных побоев и т.п. Так, сегодняшний день они отметят в своем календаре очередным событием: покушением Си Идриса на жизнь собственной матери.

            - Слава Аллаху, ты жив и здоров, Си Идрис... Ты точно светом наполнил наш квартал- настиг меня крик Хаджа Бу Алляля, раздавшийся из глубины его лавки, он следил за мной своим насмешливым взглядом. Был ли случайным этот крик? Или же он хотел привлечь им внимание? Не знаю. Главное, что его крик заставил меня остановиться на месте, как вкопанного, и я никак не мог освободиться от своего смущения и скованности.

            - Да хранит вас Аллах, Сиди Бу Алляль, - поспешно ответил я ему, пытаясь удрать от него. Но он с необычайным проворством выскочил из лавки, точно кот, издалека заметивший мышь. В одно мгновение он вырос на моем пути и даже кинулся меня обнимать, точно в залог продолжения разговора.

            "Что ему нужно отменя?" - подумалось мне, при этом я размышлял, как бы мне поскорее отвязаться от него.

            - Какой великий день сегодня... Я приветствую тебя... Мы так рады, что тебя отпустили на волю... Слава Богу, все миновало, - сказал он громким голосом, оглядываясь по сторонам и стремясь привлечь внимание других.

            Я сухо поблагодарил его, чтобы поскорей уйти. Но он продолжил:

            - Но, увы, эта радость оказалась неполной, ведь твоя мать...

            Я сделал движение вперед, чтобы окончательно прекратить этот разговор, отвернулся от него, и, оставив его стоять там, где он был, я поторопился поскорей пройти через базар, низко опустив голову, чтобы избежать тяжелых взглядов,

            Я шел, точно голый, прокладывая себе путь среди этих людей, а они точно смотрели на мою наготу и громко смеялись надо мной, я изо всех сил пытался пробиться сквозь базарную толчею, они толкали, пихали, проклинали меня, но это не словмило моей решимости, я продолжал свой путь к стене и центральной улице. Я чувствовал, что освободился от тюрьмы и оков и что ко мне снова вернулась свобода.

            Действительно ли они пожирали меня ненавистными взглядами, когда я проходил мимо них? Или же все это было плодом моего воображения? Не знаю. Но я пришел к твердому решению никогда больше не возвращаться днем к себе домой.

            Я выбрал место в уголке одного из кафе на центральной улице, чтобы хоть как-то уединиться и избежать встречи с кем бы то ни было. Заказал кофе и рогалик, чтобы усмирить свой разбушевавшийся желудок.

            - Доброе утро, Си Идрис, - неожиданно хлестнул меня чей-то знакомый мне голос. Я обернулся. Передо мной стоял тот самый юноша с растрепанными волосами, с которым мы познакомились в полицейской машине. Я улыбнулся этой неожиданной встрече.

            - Я был просто уверен, что ты как можно раньше выберешься из своей норы... Только обжоры-богачи любят подольше понежиться в своих постелях.

            - А что привело тебя сюда в столь ранний час? - холодно спросил я его.

            - Решил поддержать связь.

            - Со мной?!

            - Да с моими старыми клиентами... Усек?

            - Так быстро?

            - А хлеб насущный, Си Идрис? Надо добывать его, иначе подохну с голоду.

            - А как же тюремные проповеди и перевоспитание?

            - Все это пустая болтовня. Я оставил это для вновь прибывающих.

            - А мучения в тюрьме, разве ты уже забыл об этом?

            - Это только в первые дни, а потом началась нормальная жизнь.

            - Что это значит?

            - Все благодаря нашему тюремщику Си Лауни, да хранит его Аллах. Его рука благословляла и вознаграждала нас.

            Сказав это, он поспешил добавить:

            - Короче говоря, чтобы у тебя не возникало лишних вопросов, скажу тебе одно: тюремных мучений я вкусил в первую неделю после того, как попал в тюрьму, а потом я продолжал заниматься своим делом и жизень протекала прекрасно!

            - Значит, так они очищали тебя от "скверны грехов"? И ты вышел невинный, точно ангелочек!

            - Да брось молоть эту чепуху, достаточно того, что я за все сполна расплатился, заплатил налог за свою неосмотрительность при исполнении служебных обязанностей.

            - Ну, а что теперь?

            -Ты же видишь, я снова устанавливаю контакты со своими бывшими клиентами.

            - Ну а мне-то какое дело до всего этого?

            - А ты забыл, что обещал мне?

            - Обещал? Какие еще обещания?

            - Ты обещал мне лекарство, которое излечит меня от моей болезни.

            - Ах, да... Вспомнил. действительно обещал. Но не сейчас. Мне еще надо достать его. Дай мне свой адрес, я зайду к тебе в скором времени, - сказал я ему, пытаясь отвязаться от него.

            Наконец, он ушел, а перед моим мысленным взором осталась его неприятная улыбка, его равнодушное лицо и весь облик человека, стертого в порошок на самом "дне" храма перевоспитания и очищения от грехов.

            Каждый разрушен, размолот и готов стереть в порошок другого... Порочный замкнутый круг.

            Я вышел из кафе и медленно пошел по улице, сам не зная, куда бреду: все эти знакомые места и улицы казались мне пустотами, заполненными людьми, гоняющимися неизвестно за чем, за каким-то абсурдом, призраки, ищущие женского тела, готового забыться с ними в коротком сне, похожие друг на друга лица женщин, виляющих задницами перед полусонными клиентами кафе, стремясь заставить их совершить покупку, витрины с импортными товарами, разложенными на местный лад, нищенки, протягивающие за милостыней руки, окрашенные хной, киоски с газетами и журналами с броскими заголовками, раскрашенными дешевыми красками.

            Я устал от прохожих, взглянул на часы на здании почты, подумал о том, чтобы зайти в бар, где обычно до одури резался в карты... Там я смогу выплеснуть всю свою ненависть, рассказать свою правду о матери, об этом мире, который душит меня, я жизнь положу на то, чтобы протестовать против человеческой жестокости и пошлости.

            Эта мысль зрела у меня в голове, я нашел в ней средство, чтобы избавиться от своей беды. Да и что мешает мне осуществить мою идею? Моя мать сожгла за собой все корабли, и сама отправила себя в бессрочную ссылку! Друзья мои похоронили меня и удалились от моей могилы! А значит, для меня все одно: жив я или умер, и то, останусь я или исчезну,  не прибавит и не убавит какого-то числа в этом мире, лопающегося от рождений и размножения. Вот они эти кафе, улицы и переулки, до предела забитые людьми-числами... Куда ни сунься - везде толпы... Один теснит другого. Я могу наловить тебе этих чисел, сколько хочешь. Несчетное число безработных, попрошаек, преступников, мошенников и... Начинай считать, откуда хочешь: справа налево, слева направо, слева-права! Неважно, повсюду ты обнаружишь лишь взаимопроникающие множества движущихся чисел.

            День медленно клонился к закату, солнце стало опускаться за горизонт, оставляя за собой холодный воздух, насквозь пронизывающий засыпающий город. Я почувствовал холод, собрался заглянуть в бар, но потом отказался от этой мысли, сочтя ее глупой и ребяческой, потому что я никогда не стану больше чем дурацким шутом, сражающимся с ветрами бумажным мечом, а день моей смерти будет помечен в тетрадках торговки вермишелью и торговца мятой. Я вернулся все в то же кафе на центральной улице и заказал себе еще кофе. Там, глядя на бесконечный поток яростно шагающих ног прохожих, я стал дожидаться наступления ночи, чтобы вернуться домой, невстречаясь с любопытными взглядами.

            Издалека я заметил лицо Зухур, сидящей в "мерседесе", я встал, помахал ей рукой, но она не заметила меня. Я проводил ее взглядом, запомнив номер машины, на которой она уехала. Он крепко засел у меня в голове, я почувствовал некоторое облегчение... Потому что увидел человека, которого я непременно должен был разыскать. Я начал думать о том, как мне добраться до нее.

 

                                                                        7

           

            В камере поднялся шум, Идрис прервал свой рассказ, а я взглянул на вновь прибывшего заключенного, которого втолкнул в камеру полицейский, осыпая его при этом проклятиями, заключенный же смотрел на него с нескрываемой ненавистью и отвращением, а потом, когда полицейский скрылся за дверью, зло сплюнул ему вслед.

            Идрис равнодушным взглядом пронаблюдал за происходящим, помолчал, покачал головой и спросил:

            - Странно, не правда ли, что этот человек, лишенный всякой надежды, в свою очередь, стремиться унизить другого?

            - А что еще он может сделать?

            - Ах, если бы он умел бинтовать раны другого, облегчать его участь, то ему удалось бы возродиться душой... Но разве он способен осознать это?

            - Униженным не дано осознать этого, ведь если бы это произошло, то это бы внесло диссонанс в хорошо настроенный оркестр.

            - Но вместе с тем человек остается могучим... способным собрать себя воедино, если только захочет.

            - Совершенно верно, - ответил он коротко, дав понять, что не желает говорить на эту тему.

            Тогда я попросил его продолжить рассказ о себе:

            - Давайте сейчас оставим эту тему, в ней слишком много горечи, - сказал я ему, - расскажите-ка мне лучше, как вам удалось разыскать Зухур?

            Он тяжело вздохнул и продолжил свой рассказ:

            - Номер "мерседеса" - это единственный след, который был у меня для того, чтобы разыскать Зухур... Но это был точно след на поверхности воды: его можно видеть, но невозможно ухватить. На поиски его у меня ушло два дня... За эти два дня я исходил весь город вдоль и поперек, пропахал все его улицы и переулки, чтобы напасть на след этого автомобиля, но мне так и не удалось добиться своей цели. Он был точно кусок сахара, растявший в воде. Тогда я обратился в управление по регистрации автомашин, пытаясь с его помощью прийти к желаемому результату. Мне пришлось солгать и сказать им, что этот водитель, проезжая, наехал на меня и скрылся с места происшествия. Они дали мне адрес владельца автомобиля. Поверили ли они моему рассказу? Или просто сжалились надо мной, видя мое безысходное положение, мою нищету и мои увечья? Не знаю. Главное, что теперь адрес был у меня в кармане, и это само по себе уже  было для меня утешением.

            За оградой дома действительно стояла та самая машина, которую я искал. Именно в этой машине уехала Зухур два дня тому назад. Меня охватила необычайная радость. Мне казалось, будто я наткнулся на спасательный круг, утопая в штормящем море. Я с какой-то удивительной страстью стал издалека разглядывать машину, не приближаясь к ней, поскольку боялся, что обитатели дома могут заподозрить меня в недобрых намерениях и поднимут шум, а если бы это случилось, то последняя ниточка, которая могла привести меня к Зухур, оказалась бы оборванной.

            Я испытывал огромную радостьи торжество, я предавался поспешным безрассудным мечтам, но потом подумал про себя: "Ну, ладно, хорошо, Си Идрис... Вот она, эта машина, которую ты искал целых два дня, стоит здесь, на своей стоянке... Но в ней нет Зухур, а значит, стоит ли утешать себя тем, на что ты потратил на это столько сил? Ты что, машину сможешь расспросить о Зухур? Или спросишь о ней у владельца машины или ее водителя? Да и какой вопрос ты задашь ему? Какой ответ ты ждешь от него? Скажешь ему, что два дня назад приметил в его машине одну проститутку и попросишь у него адрес, чтобы добраться до нее?

            Таких вопросов задавать не принято, а если и задашь, то никогда не получишь ответа, это любому дураку известно. Кто станет откровенничать и открывать свои секреты в деле, которое никому не доставляет чести, результаты которого никого не красят".

            Руки у меня опустились, я пришел в отчаяние: этот путь заводил в тупик, ведь само дело было мертворожденным. Однако в тот же миг я услышал чей-то голос, который звал меня по имени. Я вздрогнул всем телом,по коже пробежали мурашки, мне показалось, что я вновь брежу, что у меня галлюцинации, когда мне слышатся какие-то голоса и видятся какие-то несуществующие лица. Я обернулся, посмотрев туда, откуда доносился голос, по-прежнему повторявший мое имя, и увидел какого-то мужчину, махавшего мне рукой из окна, выходящего на стоянку.

            "Неужели небеса сжалились надо мной и привели меня туда, гдея найду свой покой?" - спросил я себя, изо всех сил вглядываясь в лицо этого человека, пытаясь узнать, кто он.

            - Заходи же, Си Идрис, - открывая передо мной ворота дома, сказал мне этот человек, голова которого была увенчана седой гривой волос, пряди падали на его одутловатое красное лицо.

            Я поблагодарил его, так и не узнав про себя, кто он такой. Я шел за ним через сад по направлению к роскошной вилле. По дороге к дому его хозяин не проронил ни слова. Я, в свою очередь, тоже не стал задавать ему никаких вопросов, не нарушая молчания, сопровождавшего наше движение. А у самого входа в дом внезапно оказалась та, кого я совершенно не ожидал увидеть. Там была Зухур. Она поздоровалась со мной, обняла меня и поцеловала в щеку, как это происходит обычно при встрече старых друзей. Она была на удивление элегантна в своем белом платье, короткие волосы, которые ей остригли в тюрьме, были аккуратно уложены в прическу, она выглядела красавицей. Восхитительной красавицей, настоящей невестой во всем своем великолепии и радости.

            С очаровательной улыбкой она представила меня этому человеку. который стоял и смотрел на нас, пока мы обнимались.

            - Это Си Идрис, о котором я тебе рассказывала, - произнесла Зухур, и в глазах ее мелькнула радость.   

            Мужчина улыбнулся, пристально глядя на меня, жадно вглядываясь в мои черты, точно ища какие-то черты, которые он потерял в развалинах. Тогда я не осознавал, что стояло за этим пристальным взглядом и этой вопросительной улыбкой.

            - Очень приятно, - откликнулся он и назвал свое имя - ат-Тарджани Маджид, а потом прибавил:

            - Мы бы разыскали вас, если бы вы сами не пришли к нам.

            Я удивился тому радушие, с которым был принят здесь, поблагодарил его, при этом продолжая искать в его глазах секрет его интереса ко мне, я вглядывался в него, надеясь выяснить для себя хоть что-нибудь, но мужчина молчал, и только какая-то вопросительная улыбка оп-прежнему не сходила с его губ.

            Так все мы молчали, пытливо глядя друг на друга, до тех пор пока мужчина не сказал споскойным приветливым голосом:

            - Давайте присядем в столовой. Там мы можем поесть и поговорить, тем более, что уже пошел второй час дня.

            Меня обрадовало его предложение пойти в столовую, поскольку меня мучал голод, в животе у меня бурчало, ведь вот уже два дня как у меня во рту практически не было ни крошки, вся моя еда состояла из куска хлеба с сардинами.

            Переглянувшись с Зухур, мы прошли вслед за ним в дом, я по-прежнему не мог понять, что он собирается делать, однако из поведения Зухур мне стало ясно, что она крепко держит его на привязи.

            - Могу ли я узнать секрет такого радушного приему? - спросил я его.

            - Да, да, вы скоро узнаете об этом. Дело действительно представляется несколько странным. Я расскажу вам об этом. А сейчас дайте мне собраться с мыслями по поводу того, что произошло.

            Будучи уже в изрядном подпитии, он наклонился ко мне и попросил меня стать для него прикрытием, которое позволило бы ему, не страшась ничего, встречаться с Зухур. Он сказал мне об этом с удивительной деликатностью, и я согласился. И с этого момента перед слугами дома я стал исполнять роль мужа Зухур и старого приятеля Си ат-Тарджани. Перед слугами мы с Зухур вели себя как настоящие супруги, в остальное же время Зухур принадлежала ему одному.

            Идрис вопросительно взглянул на меня и сказал:

            - У меня такое чувство, что вы принимаете меня либо за сводника, торгующего своей честью и достоинством, или за какого-то низкого человека, лишенного всяких чувств, которого мало волнует, что он делает и какую роль играет. Впрочем, по логике вещей вы так и должны думать. И будь я на вашем месте, я думал бы точно так же, потому что как можно осознать то, что мужчина любит женщину, разыскивает ее таким способом, а потом дарит ее в подарок какому-то незнакомому человеку, который обнимает и прижимает ее к себе перед ним, а он остается доволен!

            Он покачал головой и продолжил свой рассказ, не оставив мне ни минуты, чтобы прервать его или как-то ответить на его вопросы.

            - Меня и самого тогда это поражало. Как мне удавалось переносить все это довольно равнодушно! Возможно вы удивитесь еще больше, если узнаете, что у меня сложились хорошие отношения с этим человеком, я сочувствовал ему, как никому другому в своей жизни. И вы, должно быть, будете смеяться, если узнаете, что спустя некоторое время я стал бояться за него, даже из-за самой Зухур. Более того, и убил я Зухур из-за него... Только из-за него самого, а не из-за чего-то другого... Я уже пытался найти объяснение этому своему поступку, но мне это так и не удалось.

            Он задумался, точно собираясь с мыслями, а потом сказал потерянно:

            - В человеке есть удивительные тайны, которые трудно понять, это неведомо даже психологам.

            - Но что привлекло вас в этом человеке? - спросил я его.

            - Да, действительно, ведь было бы нелогично испытывать тягу к какому бы то ни было человеку безо всякой причины, но я так и не нашел ее. Мое сердце открылось навстречу ему после того, как я постиг его личность, узнал о его страданиях и проблемах с женой и детьми. Он был искренен, его манера разговаривать, его отношение ко мне заставили меня проникнуться его обаянием.

            - Но как же вам удалось узнать его, ведь вы согласились на эту роль сразу же, как только попали к нему? - спросил я его.

            - Мы познакомились, мы очень хорошо познакомились друг с другом, после того. как изрядно напились... Между нами завязался разговор, мы затеяли спор, но в конце концов пришли к согласию. Он открыл мне свою тайну... И это было не так легко... Он сумел преодолеть мою враждебность, мой пошлый тон, мое бесконечное подтрунивание над ним. Сначала я попытался что-нибудь поиметь с него... Но он не принял подобного отношения... Он был благороден. спокоен, отвечал мне искренне и откровенно, что быстро отрезвило меня.

            Немного помолчав, Идрис вдруг рассмеялся и сказал:

            - Представьте себе, что в наше-то время вы пытаетесь унизить человека его богатством... Да, да, его же богатством... Ну разве это не смешно?! Именно это я и пытался сделать. Я ему наговорил такого, что, услышь это кто-нибудь другой, то уж точно принял бы меня за сумасшедшего... Или, поменьшей мере, за дурака и простака. я сказал ему: вы, богатеи, научились покупать все что угодно за свои деньги... Вы покупаете даже человека... И вот ты пытаешься купить меня за этот стакан... Хочешь сделать из меня настоящего сутенера. А он ласково так посмотрел на меня и ответил:

            - Я бы отдал все свои деньги за ту простую незатейливую жизнь, которую я познал, когда за душой у меня не было ни гроша! Тогда у меня были настоящие друзья, которые любили меня не из-за денег... Были люди, которые искренне сочувствовали мне... Но с тех пор, как у меня появился капитал, я узнал. что такое отчуждение, одиночество. Я узнал, что деньги способны поразить дух человека, сразить его и уничтожить. Кто может поверить тому, что отец способен отказаться от сына ради чего-то материального! А ведь таким был Иван Грозный, который убил своего сына во имя власти и состояния! А мои сыновья отреклись от меня во имя денег! Во всем материальном кроется проклятие! Оно, точно буря, сметает все человеческое, превращает сердце человека в камень... В настоящий камень или в настоящего хищника.

            Он поразил меня своими взглядами на этот бренный мир и его обитателей, однако мне не хотелось сдаваться перед ним и потерпеть поражение в присутствии Зухур, поэтому я ссказал ему с вызовом:

            -  Вы призываете людей к молитве, забывая о самих себе, как гласит пословица. Разве не материальное лечит дух... Вот это наше застолье, вино... Как бы ты устроил все это, если бы у тебя в руках не было бы ни гроша?

            - Не надо понимать все так буквально, Идрис, все же существует некоторая разница между тем, кто пьет, чтобы забыться, убежать от себя, и тем, кто следует за собой, становясь рабом пьянства, он пытается удовлетворить свое ненасытное желание. Скажу тебе откровенно: полный идиот тот, кто пытается завоевать сердце женщины при помощи денег.

            Укрепив свои позиции этими словами, он продолжил:

            - Сердце подсказывает мне, Идрис, что ты стоишь превыше всего этого, что ты не станешь делать то, что не приносит тебе удовлетворения, даже если тебе посулят сокровища Харуна ар-Рашида. Такого, как ты, не соблазнишь блеском денег.

            - Как ты можешь знать об этом. ведь я случайно оказался за твоим столом, по твоей прихоти?

            - Знаешь, в чем мы похожи с тобой, Идрис? Нашими недугами, увечьями. Скажу даже больше: порчей... Моя порча заключается в моей душе, а твоя - в твоем теле... И мы каждый день переживаем с тобой наше горе, причиненное нам другими... Но то, что связывает меня с тобой, гораздо больше всего этого, ты, ведь, сын моего дорогого друга Си Бен Салема, да упокоит Аллах его душу, да смилуется над ним.

            Я был настолько поражен его словами, что не мог произнести ни слова.

            - Да, да, - сказал он, - не удивляйся этому, Идрис... Мы были с ним неразлучными друзьями, у нас было точно одно сердце на двоих, но в последние дни своей жизни он замкнулся в себе и отказлся от встреч со своими друзьями.

            - Но как вы познакомились? - с удивлением спросил я его.

            - Мы оба жили в старом городе, и наш дом был совсем рядом с вашим домом. Мы жили в конце той же улочки... Разве ты не помнишь? Какие славные были дни... Самые лучшие дни жизни... Ты знаешь, Идрис, то, что я оставил там, за стеной, в старом городе, это и есть вся моя жизнь, а то, что ты видишь сейчас - это лишь тонкая оболочка, расцвеченная дешевыми красками.

            У него на глазах показались слезы, он сказал:

            - Давай выпьем за старый город, за его добрых жителей, за те прекрасные дни.

            И в тот же миг я вспомнил этого человека... Да, я вспомнил его: это был он, Си ат-Тарджани, торговец овощами в лавке, которая помещалась на первом этаже его дома.

            "Значит, это тот самый Си ат-Тарджани, который женился на дочери своей тетки, злобной женщины, которая донимала весь квартал своими истошными криками, от языка которой никто не уберегся, звали ее Лала Хадудж, а жители квартала прозвали ее "Смертный Грех" за ее злобный язык и злое лицо", - подумал я про себя, слушая рассказ Си ат-Тарджани, который пустился в воспоминания о прошедших днях.

            - После того. как мы переехали в район ас-Суиси, я несколько раз навещал твоего отца, да упокоит Аллах его душу, но потом времени у меня совсем не стало, я стал пленником машины, которую купил у одного из колонистов, покинувших страну после провозглашения независимости. Это была холодильная установка, та проклятая машина, которая разбила мое счастье и обрекла меня на вечную погоню за деньгами, головную боль и несчастья, настоящие несчастья.

            Эта проклятая холодильная установка мешала мне навещать друзей и близких. Даже со своим братом Хамзой, который по-прежнему живет в нашем старом доме, я не виделся несколько лет, более того, даже моя мать умерла, так и не увидев меня перед смертью.

            Он тяжело вздохнул, отпил из стакана и продолжил свой рассказ:

            - Это и есть моя трагедия, Идрис! Деньги обрушились на нас неожиданно, после стольких лет лишений, и блеск их зажег радость в наших глазах. Поначалу мне понравилось это, я просто влюбился в эту жизнь, всей душой привязался к этой холодильной установке и не хотел ни на минуту расставаться с ней... Из за нее я совсем забыл о своей семье, о своих друзьях и даже о матери, и вот спустя некоторое время я потерял себя, жену и детей.

            - Неужели все дошло до такой степени? - спросил я его.

            - Все зашло еще намного дальше.

            - Удивительно, ты говоришь какими-то загадками.

            Этот рассказ привел его самого в крайнее волнение, по щеке его скатилась слеза, лицо его покраснело, ему хотелось выговориться, но слова застревали у него в горле, наконец, он произнес сдавленным голосом:

            - Мои дети - это мои враги... Мои дети. самое дорогое, что у меня есть, стали моими убийцами. А я на них всю жизнь положил, старался изо всех сил, чтобы обеспечить им безбедную жизнь, выучить их, стремился к тому, чтобы они поступили в университеты... И они же нанесли мне удар в спину,

вместо того, чтобы отблагодарить меня за все мои благодеяния... Выставили меня перед врагом без друга и поддержки... Деньги ослепили их, они принесли меня в жертву, точно барана, из-за своей жадности.

            - Они обокрали тебя?

            - Если бы только это! Конечно, я был бы огорчен таким поступком, возмущался бы какое-то время, но потом забыл бы об этих неприятностях, доставленных ими... Более того, я нашел бы тысячи извинений и оправданий их поступку. Новсе значительно серьезнее... Они сговорились со своей матерью и подали иск в суд, обвинив меня в недееспособности и слабоумии... А слабоумие мое они доказывали, утверждая, что я растратил их состояние на проституток, вино и азартные игры.

            - Ты действительно сделал это?

            - Ты что, смеешься надо мной, Идрис? Разве я сумасшедший, чтобы поступать так? Разве можно поверить, что человек, находясь в здравом уме и трезвом рассудке, скопивший свое состояние трудом праведным в поте лица своего, вдруг начнет творить такой бред... Они просто мстили мне... Мстили мне за то, что я отказался повесить себе ярмо на шею. Просто моя жена. которая в какой-то момент возомнила о себе бог весть что и смыслом жизни которой и счастьем стали деньги, внешний блеск и суета, захотела увлечь меня за собой в свой мир, а я всячески этому противился... Она попыталась похоронить меня заживо вместе с собой, подобно тому как поступали древнеегипетские царицы со своими мужьями и слугами, но я отказался. И тогда она стала прибегать ко всяческим уловкам, чтобы повергнуть меня в прах... И вот теперь ты видишь, как я стою лицом к лицу со своей трагедией. Я вынужден сражаться с самыми близкими для меня людьми. Нет большего несчастья, чем то, когда человек оказывается жертвой спутника своей жизни, матери своих детей! Ведь в нашей с ней жизни были такие прекрасные дни, хотя тогды мы были и бедны. Она подарила мне сына, Халида, с его рождением мы точно начали новую жизнь, ведь он был нашим первенцем... Он родился еще в старом городе, рос на его улочках, дышал его воздухом... Потом на свет появилась Нарджис, мы назвали ее так, желая, чтобы она стала такой же прекрасной, как нарцисс, любимый цветок моей жены Хадиджи. Но это проклятое, треклятое время разлучает близких. Оно разлучило и нас... Более того, мы стали противниками. Хадиджа выбрала свой путь и пошла по нему, я же в одиночку продолжил свой путь. Она превратилась в настоящий холодный пепел, во мне же по-прежнему пылал огонь. Мне пришла в голову мысль жениться на молодой девушке и я с безумной страстью предался ей.

            - А разве женщине легко пережить, когда унижают ее женское достоинство?

            - Я это знаю, но я пытался объяснить ей свое положение, но она не обратила на меня никакого внимания, более того, она поплыла в противоположном направлении.

            Сначала она организовала блокаду вокруг меня, отдалив меня от всего, что способно разжечь огонь или поддержать его во мне, она прогнала всех служанок, заменив их слугами-мужчинами, изолировала меня от всех моих друзей-холостяков или тех, кто пренебрегал своими супружескими обязанностями, пыталась навязать мне свои представления обо всех вещах, понятиях и людях, но все еще попытки окончились неудачей, тогда она выставила свои пушки, "зарядив" их нашими детьми, чтобы в прах разнести меня ими... Она посеяла ненависть в их сердцах... Она открыла им глаза на деньги и состояние, внушила им, что их путь к счастью, гарантия их будущего лежат только через мое заключение, установление преград на моем пути  приговором суда. Для этого она наняла лучших адвокатов и стала стучать во все двери для того, чтобы добиться своей цели.

            Си ат-Тарджани тяжело вздохнул и спросил:

            - Вот видишь, Си Идрис, в каком я положении! Я, разумный человек, ожидаю приговора о собственной невменяемости, ну разве это не фарс? Ну, а что же будет после этой комедии?

            - А что ты дашь мне. если мне удасться разорвать эту блокаду вокруг тебя? - спросил я его, допив то, что оставалось у меня в стакане.

            - Ты? - удивленно спросил меня Си ат-Тарджани.

            - Да, я.

            - Все, что попросишь, все, что захочешь.

            - Тогда, красивый костюм со всем, что к нему полагается, из твоего гардероба, и еще попрошу тебя нанять мне роскошную машину на месяц.

            - А что ты будешь делать с моим костюмом, ведь у нас с тобой разные размеры?

            - Именно это мне и надо.

            - И все?

            - Да.

            - Ну что ж, я согласен.

                                                                        8

            Согласно "протоколу", заключенного между нами, мы с Зухур должны были идти рядом, выходя из дома Си ат-Тарджани, который проводил нас до ворот дома. Зухур взяла меня под руку, чтобы в глазах прислуги мы казались гармоничной супружеской парой.

            В начале я всячески подыгрывал ей, чтобы отмести любое подозрение об отсутствии гармонии, которое ей удалось создать по ходу дела, я отвечал встречным движением на каждый ее жест, обращенный ко мне, но вскоре я

настолько вошел в свою роль, что совершенно забылся и забыл о том положении. в котором я находился. Да это было совершенно естественно, такое может произойти с каждый, кто вдохнет аромат столь прекрасной женщины, как Зухур. Я совершенно непроизвольно обнял ее за талию, от этой близости, от прикосновения к этому свежему молодому телу меня всего точно током пронзило.

            Я шел, тесно прижавшись к ней, и чувствовал, как ко мне возвращается моя душа, мои корни, как дух мой вновь наполняется жизнью, мои ноздри открылись навстречу ветру, точно я дышал первый раз в жизни. Я удивился этому мгновению нежданного счастья, которое пронзила меня своим приятным током, унесшим меня в какой-то сверкающий, благодатный, безмятежный мир... Это был тот самый мир, который я познал, когда Мария смотрела на меня из пламени зажженной мной свечи, в которое я пристально вглядывался. Так шли мы с Зухур под руку, обнимая друг друга, унесясь куда-то далеко в голубое небо, мы наслаждались нашей свободой в этом бесконечном пространстве и оттуда, с высот, мы смотрели на этих несчастных земных существ, озабоченных добыванием хлеба насущного, похороненных в их темных норах, вместе с тем они беспрестанно думали о счастье, которое, по их мнению, должно было прийти к ним по этому обрубленному пути.

            В этот миг я почувствовал, что влюбился в Зухур... Я полюбил ее всем сердцем. И она стала моим миром и моим прибежищем... Более того, именно она и была девушкой моей мечты, которую я искал всю свою жизнь. И вот небо ниспослало мне ее, чтобы она излечила мои раны, чтобы стала мне наградой за мое горе и одиночество.

            Тут какая-то полувопросительная улыбка появилась на губах Идриса:

            - Какое-то внутреннее чувство подсказывает мне, что вы, конечно же, заранее оплакиваете меня и мое положение, - сказал он. - Более того, вы сомневаетесь в моем здравом рассудке... А, возможно, смеетесь над моей наивностью, слушая мой рассказ о моей любви к проститутке, которая только что выпорхнула из объятий Си ат-Тарджани! Должно быть, в душе вы спрашиваете себя: а не лучше ли было Идрису, вместо того, чтобы влюбляться в нее, почувствовать отвращение к ней и бежать от нее прочь? Отвечу вам откровенно, что это совсем не приходило мне в голову, возможно. я совершенно забыл об этом или не обратил на это внимания, всем сердцем отдавшись этому чувству. О любви знает только тот, кто сам испытал ее. Это - удивительная веще, она смывает все грехи и всю вину, она представляет любимого тобой человека прекрасным ангелом, и никому не ведому эта тайна, как все это происходит... Что это греза... или безграничная вера... или сумасбродство?! Кто знает? Люди сами творят свои фантазии и живут с ними, подобно тому, как древние создавали своих богов из глины, любили их, поклонялись им и гибли во имя них.

            У ворот дома мы тепло распрощались с Си ат-Тарджани. Потом быстрым движением он что-то сунул мне в карман, я даже не успел различить, что это было, но понятно, что это не могло быть ничем другим, кроме денег. Я попытался воспротивиться этому, но он прошептал мне на ухо:

            - Не будь дураком... Слуги в доме следят за каждым нашим движением. А тебе хватит этого на то, чтобы на месяц нанять роскошную машину.

            Я выказал ему свое недовольство и что-то пробормотал в ответ так, чтобы стало понятно мое неудовольствие тем, что произошло. В душе же я ощущал радость победы, ведь человек, с которым я познакомился всего несколько часов назад, доверился мне и дал мне деньги в залог этому, не зная вместе с тем, как я ими распоряжусь на самом деле.

            День клонился к закату, отдавая свое последнее тепло, на горизонте виднелись лишь его догорающие угольки, когда мы пошли по дороге, ведущей в город, без конца оборачиваясь в надежде поймать какой-нибудь автобус или такси.

            Зухур взглянула на меня с некоторой укоризной и сказала:

            - Ты несколько переиграл свою роль, Си Идрис, не надо было делать этого, ведь Си ат-Тарджани шел позади нас и следил за каждым нашим движением. Боюсь, как бы он не стал ревновать.

            - А тебя это так волнует? - с раздражением спросил я ее.

            - Я чувствую себя в безопасности. когда нахожусь рядом с ним. Си ат-Тарджани приятный человек, благородный душой. Ах, Си Идрис, если бы ты только знал, сколько хорошего скрывается в глубине его сердца! Я удивляюсь, как это его жена смогла пренебречь всем этим ради денег?! Если бы я была его женой, то я не расставалась бы с ним ни днем, ни ночью.

            Потом она обратилась ко мне с вопросом:

            - Разве он не показался тебе очаровательным человеком, Си Идрис?

            Я промолчал в ответ, мне нечем было ответить на ее вопрос или хотя бы что-то сказать по поводу ее слов. Что я мог ей ответить? Подтвердить ее мнение, укрепить ее доверие к человеку, который стал моим соперником в желании обладать ею? Надо ли мне повторять свою ошибку, чтобы потерять ее, как раньше я потерял Марию?!

            "Это я, я люблю тебя, что может связывать тебя с ним?" - твердил я про себя, пристально глядя на нее и пытаясь прочесть в ее глазах ответ на мой вопрос. Она молчала, ожидая ответа на свой вопрос, я же, в свою очередь, ждал ответа на свой. Каждый из нас хотел услышать подтверждение своей убежденности. Но все же Зухур - женщина... А женщину не интересует логика, заключения, выводы, ей нужна ясность, и если она убеждена в чем-то, к чему она стремится всей душой, то никакая сила в мире не способна остановить ее, ведь женщина - это смесь разума, чувства и безрассудного порыва. Море таинственного и неясного, дремлющее на дне удивительного мира тайн.

            - Куда ты направляешься? - спросил я ее, когда мы остановили такси.

            Она равнодушно ответила:

            - Не знаю. Две эти ночи после освобождения из тюрьмы я провела с Си ат-Тарджани. А сегодня я не знаю, куда пойду.

            - Подумаешь, такая же ночь, как и все остальные. Встретишь еще какого-нибудь Тарджани, - зло бросил я ей, желая сделать ей больно, сам не знаю почему.

            Мои слова точно ужалили ее, она вздрогнула всем телом, вытянула шею, часто задышала, точно человек, оказавшийся перед лицом опасности, потом тяжело вздохнула, отвела глаза и в ответ на мой укол она сказала как-то покорно и униженно:

            - Мне до тошноты противно, когда я думаю об этом... Как счастлива та женщина, у которой есть крыша над головой и которой не надо расплачиваться за ночлег.

            - Будешь ночевать в моем доме... Обещаю тебе, что я не дотронусь до тебя.

            - А тогда, что за польза тебе от меня?

            - Будет спутник во мраке одинокой ночи.

            - Ну что ж, я согласна, - радостно ответила она.

            - Только я вернусь домой, когда все жители нашего квартала отправятся на покой.

            - Но почему?

            - Я объясню тебе причину, как только представится случай.

            - А куда же мы пойдет до этого времени?

            - Побродим по городу, погуляем по улицам, посидим где-нибудь в кафе. Не бойся, ведь ты с мужчиной.

            Она засмеялась, хлопнула меня по плечу и весело откликнулась на мои слова:

            - Да, а мужчин так мало!

            В такси я стал ощупывать деньги, которые сунул мне в карман Си ат-Тарджани, пачка была довольно увесистой. Я подумал, что это скорее всего были купюры по десять или по пять дирхам, и он дал мне именно их для того, чтобы пачка казалась весомей. Иначе почему бы ей быть такой толстой! Должно быть, так оно и есть!.. Я попытался побороть свое любопытство и отложить дело до конца пути, попытался заняться своими мыслями, но мне это никак не удавалось. Все мои помыслы сосредоточились на этих деньгах, они преследовали меня, точно какая-то навязчивая идея. Я считал и пересчитывал их в кармане каждую секунду, измерял толщину пачки, ощупывал купюры и, наконец, не выдержав, я вытащил их из кармана и стал пересчитывать их, обнаружив, что сумма была намного больше той, чем требовалась мне для выполнения моего замысла... В душе у меня что-то сжалось.

            "Итак, он дал мне больше, чем нужно для выполнения моей задачи", - подумал я про себя, мне в голову пришла мысль, что он либо пожалел меня, либо увидел во мне сводника, скрывающегося за словами из самолюбия и гордости, а потому и дал ему денег, чтобы напомнить ему об истинном положении дел.

            Я смешался, задумался, Зухур тронула меня за плечо, прервав ход моих размышлений, и сказала:

            - О чем это ты так глубоко задумался? Он что, мало тебе дал, тебе не хватит денег, чтобы исполнить задуманное?

            Я попытался утаить правду от Зухур, чтобы не прибавлять ей уверенности в том, сколь он мужественен и благороден, но почему- то повел себя как человек, собственными руками роющий себе могилу, и под ее настойчивым вопросительным взглядом я поведал ей о своих мыслях, дав при этом ей понять, что Си ат-Тарджани дал мне в два раза больше того, чем я просил, и что лишнее я ему верну.

            - Ты лучше поблагодари Бога, Си Идрис! - сказала мне Зухур шутливым тоном.

            - Но я же пришел к нему не за подачками!

            Зухур почувствовала мое волнение и возмущение, она захотела утешить меня и сказала:

            - Не стоит принимать все так близко к сердцу, Си Идрис. Выброси из головы эти глупости. Просто ты понравился этому человеку и от решил оказать тебе почтение. А благородному не отвечает только скупой, как гласит пословица.

            Я кивнул, чтобы дать ей понять. что согласен с ней, но в душе я думал иначе.

            Она обратила внимание на мое молчание и снова стала оправдывать поступок Си ат-Тарджани:

            - Я провела с этим человеком целых две ночи... И за все эти две ночи он даже рта не раскрыл, чтобы сказать мне о деньгах. о состоянии, я даже сочла его сначала скупым, мне показалось, что он не говорит мне об этом для того, чтобы не разжигать мой аппетит. Но когда я вышла от него, я обнаружила у себя столько денег, о чем и мечтать не могла. Он незаметно сунул деньги мне в кошелек, чтобы не обижать меня. Ты только подумай об этом и не думай ничего дурного на его счет.

            Я сделал вид. то она меня убедила и попытался закончить этот разговор, сказав ей:

            - Ну, если дело обстоит именно так, давай сегодня вечером отпразднуем наше освобождение.

            - Отлично, - ответила она, смеясь.

            Я попросил шофера отвезти нас в другое место, на берег моря, в ресторан "Мирамар".

            - А не слишком ли рано мы туда едем? - спросила меня Зухур.

            - Посидим, выпьем кофе, а попозже поужинаем в ресторане, спустимся в дискотеку и проведем там ночь.

            - Согласна, - сказала она радостно.

            Мы выбрали место с видом на море, нас обдувал легкий морской ветерок, сюда доносился рокот морских волн, которые бились о прибрежные скалы и рассыпались в воздухе легким дождем, точно снежный фонтан в праздничный день, а потом стекали по уступам скал жемчужно-белыми водопадами. На горизонте виднелись розовые облака, сопровождавшие закат солнца, которое медленно укладывалось на свое морское ложе, а за ним двигались темно-фиолетовые тучи, становившиеся совершенно черными по краям.

            - Какая прекрасная природа, - сказала Зухур, глядя на закат солнца.

            - А я спрашиваю себя: неужели это все те же морские волны, которые омывали берега тысячи лет назад? Или они изменились... стали другими... завершили круг своего существования, закрыли свой счет ходу этого вселенского бытия? Может быть, капли воды тоже умирают, оставляя за собой другие?

            Зухур улыбнулась, по ее смущенной улыбке было видно, что она не знает, что ответить, и она произнесла равнодушно:

            - Не знаю.

            - Эй, садитесь с нами, - помахав рукой, крикнула нам какая-то девушка, сидевшая в компании иностранца.

            Вначале я решил, что это какая-то знакомая Зухур, но Зухур сказала, что в первый раз видит ее... В этом была какая-то тайна, о которой никто из нас не знал... Ответом на вопрос было то, что девушка, вероятно, обозналась, и только, Зухур жестом отказалась от ее приглашения.

Но все же девушка, оставив своего приятеля, подошла к нашему столику и попроветствовала меня:

            - Привет, Си Идрис... Как дела? Нормально? Куда ты запропастился? Тебя нам очень не хватало.

            Я еще не успел ответить на ее приветствие, как она взяла меня за руку и потребовала, чтобы я пересел за их столик. Я встал, Зухур встала вместе со мной, и мы пошли к их столику, так  и не успев сообразить, что же произошло на самом деле.

            По пути к столику девушка подала знак официанту, тот ей согласно кивнул в ответ. За столиком мы познакомились с этим иностранцем, его звали Мишель. Он встал, приветствуя нас, с уважением поклонился мне и поцеловал руку Зухур.

            - Ну что, Си Идрис, припомнил меня? Или я для тебя по-прежнему незнакомка? Это же я, Бахзо Саида... Ну а ты, братец, где ты скрывался все эти годы?

            И тут я вспомнил ее... Конечно же, это она, Саида, наша соседка, которая сбежала из семьи после развода с мужем... Об этом я узнал, когда был в тюрьме.

            "Но почему же она спрашивает меня, ведь она же знает, где я был?" - подумалось мне. А Саида продолжала задавать свои вопросы:

            - Где ты был целую вечность? Чем теперь занимаешься? Несколько лет от тебя не было никаких вестей... А как твоя матушка?

            Саида разом выпалила все эти вопросы и хотела немедленно получить на них ответ.

            - Все в порядке, все замечательно, - сдержанно ответил я ей, внимательно вглядываясь в нее. Опухшие веки, глаза, потерявшие свой былой блеск, черные круги под глазами, мертвенно-бледное лицо, - вот и все что осталось от Саиды, которуя я когда-то знал прекрасной молодой застенчивой девушкой, у нее были длинные косы, она ходила тогда в среднюю школу. А потом она попала в пожирающий огонь семейной жизни, выйдя из нее спустя три месяца остывшим пеплом.

            - Ну, а что стало с тобой? - спросил я ее

            - Как видишь! - сказала она, наполнила свой стакан, подлила вина иностранцу и подняла тост за нашу встречу. Потом она повернулась к иностранцу, шутливо хлопнула его по спине и, указав ему на меня, ласково сказала?

            - Это - один мой старинный друг, Мишель, - эти слова она нежно прощебетала по-французски, иностранец понимающе уивнул ей в ответ и любезно улыбнулся.

            - А они - сущие свиньи, - сказал она уже по-арабски, подмигнув мне и глазами указав на него, а потом прибавила:

            - Но это то, что дарует Аллах и рынок, ничего не поделаешь, Си Идрис. Они не отличают разрешенное Богом от запрещенного Им, они так самодовольны, что не страшатся даже самого Аллаха. Но по крайне мере они хотя бы любезны с теми. с кем имеют тело... Они знают, кто ты, и не ранят твоих чувств. Упаси нас Аллах от тех, кто скрывает запрещенное Им для них и выставляет напоказ разрешенное, эти готовы убить тебя, а потом плакать на твоих похоронах.

            - Я слышал, что ты вышла замуж, но хамужество твое было неудачным?

            - Да. я вышла замуж и очень скоро развелась, спустя три месяца, - сказала она, как-то горько засмеявшись.

            - Странно!

            - В этом нет ничего странного, да и сколько странных вещей происходит на самом деле. Меня пообещали в жены в обмен на мешок сахара и барашка. А потом этот человек получил от меня все, что хотел, и решил уйти. Я упросила его остаться хотя бы на положенный по традиции срок, он согласился, но мать его ответила отказом. Я подняла скандал и получила согласие на развод до официального заключения брака. Какая же гнусная эта подлая сука, да ты ее точно знаешь... Это - Хадиджа, жена ат-Тарджани, который торговал овощами на нашей улице.

            - Значит, ты была обручена с Халедом?

            - Именно так.

            - А что же заставило ее нарушить это соглашение?

            - Она никогда и не давала согласия на этот брак, чтобы отказываться от него, она всячески препятствовала его заключению, но оказалась не в силах подавить страсть и любовь Халеда ко мне. Он безумно полюбил меня, и я влюбилась в него до потери сознания. Это была жестокая любовь, Халед противостоял всем мольбам и угрозам своей матери, но спустя некоторое время ей удалось сломить его и он подчинился ей.

            - Но почему она так повела себя?

            - Потому что она видела во мне свое прошлое, которое ненавистно ей.

            - А ты по-прежнему любишь его, Саида?

            - Может быть... Но то, что связывало меня с ним осталось лишь воспоминанием. Он действительно очень дорог мне, так, что мне становится жаль себя. В том не было его вины, мы с ним оказались жертвами. Да и что он мог поделать, ведь к него не было средств к существованию, он был еще ребенок... Настоящий ребенок, который знал в этой жизни лишь единственный спорт - бег за собственными фантазиями, он всецело отдавался им и до бреда влюблялся в них... Но теперь все кончено... Все - пустая болтовня.

            Она тяжело вздохнула, взглянула на меня и продолжила:

            - После развода я оказалось пленницей, точно ступающей по тонкому, как бритва, мосту, Я не могла оставаться дома, не могла вернуться в школу и слушать уроки. Я искала какую-нибудь работу, но ничего не нашла... Все уже распределено заранее, а перед лицом безработных закрыты все двери.

            Потом она вдруг рассмеялась и сказала:

            - А потом я познакомилась с человеком, который привел меня в "Мирамар", тут я и осела. Но для этого мне пришлось разорвать все связи с моей семьей. Я написала им письмо, соврав, что вышла замуж за одного иностранца и уехала вместе с ним к нему на родину, решила, что пусть это будет оправдательным документом для моих, пусть читают письмо соседям.

            - А тебе не приходит в голову, что ты случайно можешь встретиться с кем-нибудь, кто расскажет им о тебе?

            - Не знаю... Меня это не волнует... Я еще ни разу не встретилась ни с кем из знакомых... Но даже если кто-нибудь и встретит меня. то вряд ли узнает... Я знаю, что я сильно изменилась... Я стала совсем другой Саидой... Не той, которую они знали... Вот и ты не мог признать меня до тех пор. пока я не назвала свое имя.

            - А ты что-нибудь знаешь о своем отце... матери... о твоих братьях и сестрах? - спросил я ее.

            - А ты что-нибудь знаешь о них? - ответила она мне вопросом на вопрос.

            - Нет, я был за границей и вернулся совсем недавно.

            - От одного из моих друзей я узнала, что отец мой по-прежнему погружен в заботы о хоебе насущном для всей семьи, и его совершенно не волнует то, что кто-то из его детей удрал из дома... Его главная забота - продолжать свой путь в этом бренном мире до самой могилы, дожить то, что осталось, а дом его защищает Аллах. Я же, в свою очередь, живу на самой обочине этого ужасного мира и ничем не могу ему помочь. То, что я получаю, едва хватает на то. чтобы купить все необходимое для работы... Вот такая жизнь, Си Идрис!

            Ей захотелось прервать ход этих болезненных воспоминаний, она неожиданно повернулась к иностранцу и сказала ему:

            - Пошли отсюда, Мишель!

            - Но еще очень рано, - сказал я ей.

            - Ничего, разделаюсь с этой свиньей и вернусь к вам. Моя работ начинается после полуночи.

            - Где?

            - В дискотеке.

            - Ты понадобишься мне, - сказал я ей, ища ответ в ее глазах.

            - Рада служить тебе, Си Идрис, вот мой адрес, а время, когда меня можно застать, тебе известно.

            Я поблагодарил ее, она попрощалась и ушла вместе с тем иностранцем.

            Я какое-то время молчал, глядя на рокочущее море, пытающееся разорвать свои оковы. Его волны исполняли какой-то воинственный танец, их голос звучал точно гром, они валами наползали на каменную преграду, но разбивали себе голову, будучи не в силах преодолеть ее. Вот так и Саида, точно волна, вспенилась, прогрохотала, восстав против гнета и несправедливости, которые обрушились на нее, но ей некому отомстить, кроме самой себя, она похожа на человека. обливающего себя маслом и поджигающего себя в знак протеста против окружающей его действительности.

            Зухур заметила мою растерянность, похлопала меня по плечу и сказала:

            - Эй, Си Идрис, ты привел меня сюда затем, чтобы усадить вот так и отправиться по волнам своей памяти.

            - Знаешь, Зухур, у меня такое чувство, что все в этом мире перевернулось вверх дном. Иначе как можно объяснить эту бурю, которая пронеслась по нашей тихой спокойной улочке, где живут славные люди. добропорядочные мусульмане. И вот эта буря точно парализовала их, разметала по всему свету... И мою мать... и твоего отца... и Си ат-Тарджани... и Лалу Хадиджу... и Саиду... А сколько еще несчастных... Какое время, точно мы убиваем себя в душе... Все изменилось, и никто не хочет понять этой истины.

            - Ты что, привел меня сюда для того, чтобы показывать мне фильм про мою жизнь? - шутливым тоном произнесла Зухур.

            - Ах, да, верно!.. Это все настроение... Давай-ка поднимем тост за нашу свободу, ща свободу, которая вернулась к нам... Отпразднуем день победы! - сказав это. я залпом выпил свой стакан, чтобы забыть весь этот вздор.

 

                                                                                    9

            С того места, где он находился, он мог наблюдать за тем, что происходило перед входом на юридический факультет. Юноша с растрепанными волосами сидел, точно пригвожденный, за рулем своего нового белого "мерседеса", пребывая в полном замешательстве и не зная, что ему делать дальше. Вот уже час или больше, как он, не отрываясь, следил в зеркальце автомобиля за группами студентов, воодушевленно обсуждавших, насколько верно они отвечали на вопросы на только что прошедшем экзамене. Они были охвачены волнением, полны воодушевления, голоса их звучали громко, срываясь на крик, когда они пытались доказать верность своего мнения. Группы образовывали кружки, которые постепенно сливались между собой. Не успевал один исчезнуть, как на его месте возникал другой из студентов, только что вышедших из аудитории. И только одна девушка в желтом костюме с короткой мальчишеской стрижкой оставалась на одном и том же месте, точно ядро, центр всех этих кружков, вращавшихся вокруг нее, она о чем-то говорила со всеми и выслушивала других, неутомимо участвуя во всем этом. Юноша с растрепанными волосами, в свою очередь цепко державшийся за свое место, наблюдал за ней оттуда, наблюдал за тем, что происходит вокруг и поджидал момента, чтобы добраться до своей цели, но это ожидание совершенно измучило его, терпение его было на исходе, в душе его нарастало беспокойство и раздражение. Потому что каждый миг промедления мог означать провал... А провал значило для него оставаться в своих оковах. Он сделал ставку на время, а время не принадлежало ему.

            "Будь проклята вся эта наука, которая дает мечтательному разуму лишь болтовню и неясность", - подумал он про себя, не отрывая взгляда от зеркальца машины, через которое он следил за девушкой с короткой стрижкой.

            Он почувствовал безнадежность своего положения, на него напала зевота, он зевал и зевал до слез. Неудача его миссии становилась ему все более очевидной, ощущение ее нарастало с каждой минутой. Он ни на чем больше не мог мысленно сосредоточиться. Оставалось надеяться только на случай. Было уже около часа, и она, должно быть, проглодалась, как и он сам. Но  девушка все продолжала болтать и весело смеяться с каким-то юношей, который точно приклеился к ней, он ловил каждое ее слово, будто слышал все в первый раз... Именно это и надо для того, чтобы покорить женское сердце. Юноша с растрепанными волосами почувствовал, что дело его гиблое, если только немедленно он не предпримет чего-нибудь. Но что он мог сделать, ведь все нити были не в его руках? И кроме того, любое неосторожное движение силков могло бы привлечь внимание птицы, и она тотчас бы улетела. Вот тогда-то уже будут потеряны и нить, и птица. Что же делать, если все счастье женщины заключается в этой болтовне. Она никтогда не откажется от нее. если только рядом есть тот. кто готов внимать ее болтовне, это приятно щекочет ее чувства.

            "Может, бросить всю эту затею, и пусть все летит в тартарары?!" - подумалось юноше с растрепанными волосами, он решил запустить мотор. Он действительно повернул ключ в замке зажигания, мотор заработал, но он не стал нажимать на газ. Ведь его делом было исполнить задачу, которую ему поручили, смысл которой он, впрочем, и сам не знал, его это не касалось. Проблема эта была связана с чужой тайной. Весь мир - сплошная загадка, взаимопересекающиеся круги без начала и конца. И он должен разрешить проблему другого, чтобы прийти к ррешению собственной проблемы. Он должен успешно выполнить свою задачу. Ведь горбун связал одно с другим. Подобно тому, как есть свою цена у рабства, так есть и своя цена у свободы, и он должен заплатить ее, чтобы обрести свою свободу. А девушка, точно мед, все продолжала притягивать к себе новых пчел... Его же нервы были натянуты до предела.

            Рядом с машиной прошла группа весело щеюечущих студенток с книжками в руках книжками. Они говорили все одновременно громкими голосами, не слушая слова других.

            С кем же они беседуют?! Никто не знает. Может быть, это просто способ привлечь к себе внимание, средство для того, чтобы притянуть к себе пылающие взоры? Кто знает?

            Юноша с растрепанными волосами подумал о том, не прибегнуть ли ему к их помощи для того, чтобы оторвать девушку с короткой стрижкой от этих назойливых ос, присосавшихся к ней. Он хотел уже окликнуть их, но потом отказался от этой мысли, испугашись, что это может испортить ему все дело. Все тонкие изящные слова, которые он мысленно подготовил для них. внезапно превратились в его устах в грубый двусмысленный комплимент, который он и отвесил им. Он поглядели на него с презрением и бросили ему прямо в лицо: "Паршивый кот".

            Но тут небеса озарились, вспорхнула желтая пташка: девушка, которую он поджидал, стала прощаться со всеми, целуя в щеки, собираясь уходить.

            Его охватила радость победы, девушка продолжила свой путь по тротуару на противоположной стороне от его машины, через несколько мгновений они должны были поравняться... Он должен привлечь к себе ее внимание. Он подумал о том, какой комплимент он ей сейчас скажет, она была уже совсем близко от него... Однако ему никак не удавалось найти подходящие слова. Те комплименты, которые он привык говорить, подходили лишь для девиц легкого поведения. Здесь же дело обстояло совсем иначе, ведь книги учат изящной форме, элегантности, изысканным словам, совершенно забывая о действительности. Он же знает только реальность, он живет ею и никогда не видел книги. Отец его думал только о том, как поскорее разбогатеть. Ведь сын капитала не станет тратить свое состояние на то, чтобы оплачивать превратности судьбы и подновлять старческие кости.  Что касается школы, то выгода от нее незначительная, из нее выходят лишь люди, тормозящие все вокруг, создающие проблемы, нищие государственные крысы, поэтому отец его удалил от школы. Отец отправил его на улицу, когда ему было десять лет, дал ему все необходимое для чистки обуви и велел таким образом постигать науку жизни... Учиться жизни, начиная с точки связи человека с землей... от подставки для обуви.

            "Вверх ты не гляди, не задирай голову... Если станешь смотреть туда, то только шею себе сломаешь... А если хочешь пробраться наверх, то это можно сделать, только разрушив свою суть, уничтожив себя... Смотри на других, чтобы добиться своего счастья", - так посоветовал ему его отец... Но отец его забыл сказать ему, что от движения ног начинается подъем к благополучной обеспеченной жизни... Он пренебрег мудростью своего отца, и стал двигать ногами, как это делали другие... Он пренебрег мудростью своего отца, скованного жесткой моралью, стал двигать ногами, нашел залежи белого порошка и стал извлекать из них золото. То самое золото, которого так и не увидел его отец до самой смерти. Отец жил и умер, напрасно пытаясь извлечь свою выгоду, ему были не по плечу коммерческие идеи. Он же отказался от простодушной идеи своего отца и стал добывать золото... Но, находясь на гребне успеха, он не обратил внимание на движение истории в смысле разделения ступенек на пути вверх, на их последовательность, на величину шага, на их размеры... Ведь невозможно сделать и шага без опоры на предыдущий... Все шаги взаимосвязаны, подразделяются, они сами по себе есть выгода, и разумен тот, кто опирается на сильную ногу. Юноша с растрепанными волосами понял эту истину... Но понимание ее пришло к нему с некоторым опозданием. Он заплатил за свое незнание, за свою беспечность пятилетним тюремным заключением, и там, в тюрьме, именно там он выучил уроки истории по первоисточнику, а учителем его был Си аль-Ауани...

            ... - Ах, сладкая моя, не знаю, с чего и начать, - сказал он девушке, когда та прошла рядом с машиной.

            Она посмотрела на него с удивлением, нервно поправила ремень сумки, перекинутый через плечо, и продолжила свой путь, не оборачиваясь.

            Он подумал просебя: "Ну я же обратился к ней на чистейшем арабском языке, я такой любезный, такой элегантный, сиже в такой красивой машине, так что же ей еще надо?"

            Он заметил, как она поморщилась от его слов, он и сам ругал себя за свою неловкость, но в чем его вина, если он не знает ничего другого, кроме того, что сказал?! Он подумал о том, как бы исправить это дело, завел машину и поехал вслед за девушкой: подъехав поближе к ней, он открыл окно и, высунувшись из него. закричал:

            - Эй, красавица... Эй, газель, постой, куда ты спешишь? Давай подвезу тебя!

            Она совершенно не обратила внимания на его слова, ничего не сказала в ответ и лишь прибавила шагу, точно его и вовсе не существовало. Она поступала так всякий раз, когда кто-нибудь увязывался за ней на своей машине, пытаясь преследовать ее.

            Его разозлила собственная неудача и поражение, ведь девушка была такой же, как и все прочие студентки, ничем особым не выделялась, и все же совершенно проигнорировала его, будто он был просто каким-то насекомым, стрекочущим где-то вдали.

            "Будь они все прокляты! Ничего не получат от меня, пусть хоть небо смешается с землей!" - подумал он про себя и на большой скорости лихо пронесся мимо девушки, напугав ее при этом. Она уже решила, что он, наконец-то, отстал от нее, он же тем временем остановил машину, вышел из нее и стал поджидать ее на тротуаре.

            Его элегантный вид, высокий рост, привлекательная внешность и это настойчивое желание познакомиться сломили упорство девушки, более того, она почувствовала даже, как что-то притягивало ее в нем. Он подошел к ней и ласково, но с явным нетерпением, заговорил с ней:

            - О, госпожа, разве можно так поступать со мной, ведь я с самого утра жду этой встречи.

            Девушка равнодушно пожала плечами в ответ.

            - Прошу вас, выслушайте меня...

            - Но что вам от меня надо?

            - Я хочу всего лишь познакомиться с вами... Вы похитили мое сердце, когда я случайно увидел вас у дверей факультета... Я несколько часов ждал этой встречи, так не ускользайте же от меня, прошу вас. Клянусь вам, что у меня самые благородные намерения: в вас я нашел свою судьбу, которую так долго искал.

            Сердце ее распахнулось навстречу этому порыву, она почувствовала радость, он ее удивления не осталось и следа, она спросила его немного свысока с довольной улыбкой:

            - Аз, вот оно что! И что же тогда?

            - Поверьте мне, это правда. Как только я увидел вас, я забыл обо всем, я пошел бы за вами хоть на край света, я следовал бы за вами всю жизнь, лишь бы вы согласились разделить мою судьбу.

            Она радостно улыбнулась, протянула ему руку, и он пожал ее.

            - Вот так и познакомились... Ну а теперь вы позволите мне подвезти вас? - сказал он с мольбой в голосе.

            - Хорошо, - ответила она и проскользнула в машину.

            "Слава Аллаху, уже легче, она согласилась", - подумал он про себя, и сердце его сильно забилось, радуясь этой удаче.

            - Меня зовут Бен Карис аль-Араби, - сказал он с некоторой запинкой, потому что в этот момент сунул в рот сигару и стал раскуривать ее.

            - А меня - Нарджис, - произнесла она в ответ каким-то тихим смущенным голосом.

            - Очень приятно, мадемуазель Нарджис, - сказал он на скверном французском и прибавил:

            - Я бы совсем впал в отчаяние, если бы Аллах не привел меня к вам, госпожа.

            Нарджис скрыла свою радость, которую она испытывала в душе, и лишь робко улыбнулась ему в ответ, а потом перевела свой взгляд на пачку сигарет, лежавшую в машине. Он открыл пачку и протянул ее ей, сказав виноватым тоном:

            - Извините, Нарджис, я забыл предложить вам сигарету, хотя это совершенно необходимо, чтобы снять усталость после экзамена.

            Она поблагодарила его, взяла сигарету и стала ждать, когда он поднесет ей зажигалку, которую он сунул в пепельницу машины. В ушах у нее все еще звучали его слова о том, как он увидел ее, как долго ждал у дверей факультета, чтобы познакомиться с ней. "Бедняга, я заставила его так долго ждать! Но откуда мне было знать это? Я и не заметила его... Ну да, конечно, я же болтала с этим безумным Мустафой. Да и в чем тут моя вина? Я же не была с ним знакома раньше", - думала она про себя.

            Он прервал ход ее мыслей вопросом, переходя на "ты":

            - А как ты ответила на экзамене?

            Она скривила губы, равнодушно пожала плечами и ответила:

            - Пока еще никто не знает результатов.

            - Но как же так? Разве человек не знает того, что он сам написал?

            - Важно не то, что ты пишешь, а важно то, чтобы то. что ты написал, пришлось по душе преподавателю. Все зависит от его оценки, за ним - последнее слово.

            - Но разве его самого никто не контролирует?

            Она отрицательно покачала головой и сказала?

            - Абсолютно нет.

            А потом прибавила:

            - Все зависит от того, какой он поставит балл, а оценка эта зависит от его настроения, а настроение его. в свою очередь, зависит от того, в каком расположении духа пребывает его жена... Ну, и так далее...

            - Постой, это значит, что оценки выставляет жена профессора?

            Она рассмеялась, услышав такое заключение, и ответила:

            - Возможно.

            - Да поможет вам Аллах поскорее выбраться из этой университетской клетки...

            - Аминь, - сказала она шутливым тоном и наклонилась к зажигалке.

            Он дал ей прикурить, она глубоко затянулась сигаретой, откинув голову на подголовник сиденья, и стала смотреть на ровные ряды пальм, стоящие по обе стороны улицы.

            - Почему ты сразу не согласилась на то. чтобы я подвез тебя? - ласково спросил он ее.

            - Я не из тех, кто садится в каждую машину, лишь пальцем помани. Кроме того, если я и села с тобой в машину, то не потому, что польстилась на нее. У нас тоже такая же машина. Если бы ты чуть-чуть задержался, то увидел бы меня уже в нашей машине.

            - Но тогда что же заставило тебя согласиться?

            - Честно?

            - Ну конечно!

            - Твоя настойчивость, то, что ты вышел из машины и ждал меня... Ты тронул меня своим мужским достоинством. Я не люблю, когда со мной обращаются как с загнанным зверем, расставляя ему ловушки по дороге и готовясь упрятать его в ящик.

            Юноша  весь просиял от гордости, лицо его выражало радость.

            - Я бы, наверное, умер, если бы ты отказалась поехать со мной.

            - Да удалится от тебя всякое зло, - произнесла она в ответ не без кокетства.

            - Представь себе, мне везет в тот день, который другие ненавидят. Сегодня же 13 число, а я родился тринадцатого, и сегодня все двери открываются передо мной.

            - Так, значит. сегодня у тебя день рождения?

            - Именно так.

            - Пусть весь год тебе сопутствует удача! Желаю тебе счастья.

            - Спасибо, Нарджис. Спасибо тебе от всего сердца. И представь себе: тринадцатого число каждого месяца я оставляю за собой, освобождаю его для себя, бросаю всякую работу... Будь прокляты все клиенты, за которыми я гоняюсь день и ночь, никакого покоя...

            Потом, словно спохватившись, чтобы не сказать лишнего, он немного помолчал и продолжил:

            - Я имею в виду тех, с кем связан по бизнесу.

            - Так, значит, ты - бизнесмен?

            - Да, занимаюсь мелким бизнесом по мере сил, - сказал он скромно.

            - В Рабате?

            - Нет. Немного дальше... в Агадире, ты бывала там? Ты когда-нибудб ездила в Агадир, Нарджис? - настойчиво спросил он ее, пытаясь прервать поток ее вопросов.

            - Нет. Отец разрешает нам путешествовать только вместе с ним... А у него нет времени сопровождать нас. Вот так мы все время и сидим в Рабате.

            - Мы будем путешествовать вместе, я покажу тебе весь мир... Я просто обожаю путешествовать.

            - Правда? - спросила она с удивлением.

            - Да, это так , Нарджис. Я, наверное, и умру в пути. В путешествии есть своя красота. И я умру среди красоты.

            Сказав это, он протянул руку и коснулся ее белой полной ноги, не прикрытой подолом платья, потом прибавил:

            - Ты такая красивая, Нарджис! Где ты пряталась от меня все это время? Как мысленно я искал тебя, сколько раз представлял себе тебя, еще не видя.

            Она незаметно отвела его руку и поблагодарила его, сделала глубокую затяжку и сказала:

            - Я курю только по случаю, только не дома, у моего отца странный взгляд на сигареты! Он видит в сигарете первый шаг на пути к падению женщины, он не выносит вида женщины с сигаретой в руках.

            - В этом он проявляет свою отсталость, ведь как можно говорить о свободе женщины, о ее равенстве с мужчиной, запрещая ей при этом удовлетворять свои элементарные человеческие желания?! Да, у твоего отца совершенно средневековые взгляды.

            - Большая часть девушек из университетского городка, которых я знаю, живут вот такой двойной жизнью, там они делают все, что им заблагорассудится, зато перед семьей они держатся как надо.

            - Но откуда у них деньги, чтобы покупать сигареты, а, может, даже и киф?! Ведь цены на него запредельные, можешь спросить меня, я тебе отвечу.

            Она улыбнулась и сказала смущенно:

            - У каждой из них есть свои личные деньги. Методом "автостопа" решаются многие проблемы.

            - Да, но это довольно опасный метод!

            - Каждый решает сам за себя и надеется на свою удачу.

            - А ты?

            - Мне не надо прибегать к таким способам, отец для меня ничего не жалеет... И никогда не случалось так, что меня подвозил кто-то, кого я не знаю.

            - Кого ты не знаешь!!!

            - То есть, я хотела сказать, что была незнакома с тобой... Ну а теперь я тебя знаю, да, скажи, - спросила она его, пытаясь перевести разговор на другую тему, - куда это мы едем?

            - У меня сейчас нет постоянного места в Рабате, но тут недалеко что-нибудь найдем с помощью Аллаха... Я живу в отеле. Давай поедем туда? Его хозяин - мой старый клиент, я не думаю, что он станет возражать против того, чтобы ты прошла со мной.

            - О, Господи, горе мне, горе мне!1 Ты что, сошел с ума?

            - Почему?

            - Разве ты не знаешь, что они обящательно требуют предъявления удостоверения личности и заполнения бланка с указанием твоего адреса?!

            - Откуда ты все это взяла?

            - Девушки из университетского городка об этом только и говорят.

            Огонь пылал все сильнее в сердце юноши с растрепанными волосами, он снова коснулся ее ноги и просунул руку подальше, между ляжек, пытаясь пробраться еще выше.

            - Ну, тогда поедем куда-нибудь к морю, посидим там немного, а потом я отвезу тебя домой. Там тебя никто не увидит.

            - Если только мы не станем там слишком долго задерживаться, хорошо?

            Они устроились на верхней террасе кафе "Лафлок", находящемся прямо на пляже с золотистым песком, и с высоты стали свмотреть на море. Небо было синим, без единого облачка, море было спокойным, точно поверхность темно-синего мрамора. Вдалеке виднелись какие-то люди, стоящие на скалах острова, расположенного посреди моря, там они удили рыбу.

            - Ах, как прекрасно море, - сказала Нарджис кокетливым тоном.

            - А ты умеешь плавать?

            - Да, умею, но плавая только в бассейне во дворе нашего дома, потому что отец запретил нам плавать в море... У него и в голове не укладывается, что мы можем раздеваться на пляже, перед всеми людьми. Мама же не видит в этом ничего предосудительного.

            - Да, он у тебя реакционер, - шутливым тоном заключил юноша с растрепанными волосами.

            - Наверное... Но у него свои собственные взгляды на жизнь и общество, он принадлежит к старому консервативному поколению.

            К ним подошел официант, вытер стол от собравшихся на нем капель морской воды и стал ожидать заказа.

            - Две бутылки пива, "Хенкен", пожалуйста, - сказал юноша с растрепанными волосами.

            - Нет, нет, я не пью пива, закажи что-нибудь еще. Мне, пожалуйста, лимонад, - сказала Нарджис.

            - Ну, тогда одну бутылку пива, - сказал юноша официанту.

            - Ты совсем не пьешь пива? - спросил он ее удивленно.

            - Ты что, совсем спятил, как я могу пить здесь алкоголь?

            - Значит, ты все-таки иногда пьешь его?

            - Да, пью, но пью тайком, а не в таких людных местах.

            - Какой же я дурак, как я мог даже спрашивать тебя об этом.

            Она прервала его, не дослушав, продолжая говорить о своем?

            - А потом, что я скажу своим, если вернусь домой и отменя будет пахнуть спиртным?!

            - Конечно, конечно, - сказал юноша, - все эти проклятые сложности... Мы живем какой-то на удивительно двойной жизнью... Все позволено и запрещено одновременно.

            - Мы сами не распоряжаемся собой, - заключила Нарджис.

            - Поэтому нет ничего удивительного в том. что люди ищут, как бы поднять себе настроение и при этом не выдать себя, - в тон ей продолжил юноша.

            - Ты имеешь в виду травку? Да, действительно, некоторые девушки в университетском городке балуются этим. Но это же смертельный яд!

            - От нее никакого вреда, если соблюдать меру. Вот мой отец, к примеру, курил травку целых пятьдесят лет и при этом был здоров как бык. А потом не забывай, что люди не порицают этого, более того, даже приветствуют, в самые радостные минуты жизни, люди применяют это, чтобы еще больше усилить свою радость.

            - Да, конечно, - согласилась она, а потом спросила его:

            - А сам ты покуриваешь травку?

            Юноша с растрепанными волосами даже поперхнулся от этого вопроса, от неожиданности ответ просто застряд у негов горле.

            - Иногда... Когда чувствую какую-то тоску... Когда небеса обрушиваются на меня всей своей тяжестью.

            - А что ты чувствуешь, когда куришь ее?

            - Я чувствую, как освобождаюсь от тяжести, становлюсь легким. словно птица... Я чувствую, что парю среди пушистых и мягких облаков. А если честно, то это самое настоящее счастье.

            На ее лице отразилось удивление, она широко открыла свои карие глаза и сказала на одном дыхании:

            - Мне бы тоже хотелось попробовать... Но я боюсь.

            - Чего ты боишься?

            - Боюсь, что узнают... представь себе: вот я, накурившись травки, возвращаюсь домой и встречаюсь с отцом! Да он убьет меня, он меня со света сживет.

            Официант принес лимонад и пиво, и они прервали свой разговор.

            - Я так люблю пить пиво в это время дня. Это здорово, - сказал юноша с растрепанными волосами, сделав сразу большой глоток, потом взял соленое печенье, одно из них отдал Нарджис. Потом еще отхлебнул из стакана и слегка захмелел.

            - Сегодня я чувствую себя самым счастливым человеком на земле. Точно сама судьба привела меня к дверям юридического факультета! Обычно я не езжу этой дорогой в город. Это действительно был перст судьбы, чтобы я мог встретить самую красивую женщину в мире.

            Она смущенно улыбнулась.

            - Не преувеличивай... Столько удачи поджидает тебя на каждой улице. И потом не такая уж я красивая.

            - Гораздо красивее, чем ты сама себе представляешь. Стоит мне снова взглянуть на твое лицо, и я открываю для себя новые стороны твоей красоты.

            - О, да ты поэт!

            - Любовь - это настоящая поэзия. Поэтом может быть только тот, кто любит.

            - Так быстро?

            - Любовь настигает нас внезапно, толкает нас на бесзрассудство.

            Она радостно улыбнулась и сказала:

            - Ты тоже симпатичный. Даже очень... Если бы ты не был таким, то я не поехала бы с тобой.

            Он взял ее руку, поцеловал ее и сказал:

            - Запомни, Нарджис, этот день - первый день в нашей долгой жизни, мы будем рассказывать о нем  и нашим детям, и нашим внукам, если пожелает Аллах.

                                                                                    10

            На круглый столик посреди большой гостиной слуга поставил чайный сервиз со стаканчиками, покрытыми позолотой, блестящий серебряный чайник для чая с мятой и застыл в ожидании дальнейших распоряжений.Госпожа ат-Тарджани знаком приказала слуге уйти. Она взяла чайник, налила из него немного в один из стаканчиков, потом снова перелила этот чай в чайник, как это обычно принято делать. Она была вся на нервах, ее рука, лержавшая чайник, дрожала, она была бледна, скована, измучена, точно после бессонной ночи. Она искоса бросала взгляды, полные ненависти, на Си ат-Тарджани. Как только она вернулась из поездки, слуги- осведомители сообщили ей, что в доме был какой-то странный человек, калека, в сопровождении красивой девушки и что ее муж очень радушно принял их. А так могло произойти только в том случае, если этот гость занимает особое место в сердце Си ат-Тарджани. Но то, что больше всего обращало на себя внимание и, более того, сильно беспокоило ее, так это то, что никто из ее осведомителей не мог точно назвать время, когда эта девушка вошла в дом. Некоторые говорили, что она пришла сразу же после прихода этого калеки, другие же рассказывали нечто совершенно противоположное. Одному Си ат-Тарджани была известна вся правда, а он не годился для того, чтобы давать объяснения или прояснить то, что было непонятно во всем этом деле. Лала Хадиджа, которая разрывалась между двумя этими версиями, не могла ни о чем спросить его. Да если бы и спросила, то не получила бы от него никакого утешительного для себя ответа.

            Обстановка уже была достаточно накалена, но еще не до такой степени, чтобы привести к взрыву. Не в правилах Лалы Хадиджы было открывать огонь до того, как она убедиться в успешном исходе боя. А для ее боя с Си ат-Тарджани на этот раз не хватало веского доказательства. Этот пробел в рассказах ее слуг не позволял ей держать в руках все нити дела. Большая часть из ее осведомителей утверждали, что эта девушка с калекой - любящие друг друга супруги, проводящие свой медовый месяц, что, глядя на то, как они, обнявшись, выходили из дома, хотя и выглядело это довольно бесстыдно, невозможно сомневаться в том, что они всем сердцем любят друг друга.

            Си ат-Тарджани конечно же заметил нервозность своей супруги и понял, что происходит у нее в душе. Он же испытывал от этого какое-то смешанное чувство радости и злорадства. Радости от того, что он встретил на своем пути Зухур, которая заставила его забыть о тревогах и заботах этого бренного мира. Она сняла с его сердца тяжесть, вернула его к жизни, разарвала на нем тот саван, в который завернула его его любезная женушка. Той ночью и на рассвете он чувствовал себя так , будто он стал  свежим зеленым ростком среди капель утренней росы. С Зухур он узнал, что жизнь, точно река, разливается вширь, не останавливая своего течения, если только человек постиг ее истоки. В этой чистой прозрачной воде он смысл с себя все свои печали и горести его зрелости. Когда-то и его жена была ему спутницей жизни. Он любил ее, несмотря на ее заносчивость и упрямство, ему тогда и в голову не приходило, что когда-нибудь он станет изменять ей... Или даже просто смотреть на других женщин. Она была для него всем.Но так было в прошлом, когда Хадиджа была совсем иной: чистой, неиспорченной. Ее смех, ее радость и даже ее споры были так искренни, шли от самого сердца. Они ругались порой в кровь, но она умела в одно мгновение забыть о своей обиде, забыть даже о том, кто причинил ей боль. Теперь она стала подобна забальзамированной мумии, завернутой в шелка и украшенной золотом, это - труп, прикрытый дорогими вещами. Она падает под тяжестью навешанного на ней золота и драгоценных камней, она не способна даже сдивнуться с места. Раньше она танцевала, стоило только ей заслышать музыку, все ее тело извивалось при каждой мелодии. Вся его душа наполнялась гордостью и радостью, когда он смотрел, как она лихо кружится в танце. Ее ноги звонко отбивали ритм мелодий, исполняемых народными певицами. Он тогда все время спрашивал себя, как ей удалось научиться этому танцу, ведь она никогда не покидала дома? Конечно же та жизненная энергия заставляла ее учиться всему, что приносило радость и удовольствие. Она жила полной жизнью, отдаваясь всей душой всем ее радостям и красоте. Но со временем ее звонкий смех и радость ее души заменил звон золота, она застыла, замерла и стала частью вещей. Он не отдалялся от нее, она сама отдалилась от него. Он старался всеми силами удержать ее от падения в эту пропасть, но голос той пережитой хронической бедности, звучавший в ее душе, оказался сильнее, и она последовала за ним. Он злился на нее, ненавидел ее, но потом ему только и осталось, что оплакать ее... Она была больна, и болезнь ее была хронической, поселившейся в ней с самого детства. Она познала нищету и голод, она перетащила тысячи ящиков и тюков на своей голове в машины толстосумов. Никто не щадил ее, когда она шла, шатаясь под тяжестью груза, который несла на голове. С самого раннего детства она знала, что ее освобождение заключается в деньгах, что деньги - это благодатный путь, по которому человек легко скользит к почету, уважению, процветанию и безбедному существованию. Ты либо управляешь сам, либо тобой помыкают другие. Такова жизнь, а все остальное - вздор. И когда она добралась до золотых копей, она нашла очень приятными их проклятие, она стала одной из его дочерей, душа ее покрылась пеплом равнодушия, она стала гоняться за золотом и поставила на него всю свою жизнь.

            Чай  кипел в чайнике, а в душе Лалы Хадиджи кипела ненависть к своему мужу, и ничто не предвещало, что она скоро уймется. Этот пылающий уголь будет жечь ее до тех пор пока Си ат-Тарджани будет оставаться свободным. далеким от ее желаний и устремлений. Он думает и живет, как ему заблагорассудится, и она не в силах надеть на него оковы. Чего же ей недоставало, почему же ей достался такой упрямый муж, не желающий подчиняться ее воле? Вон все другие, кроме нее одной, взяли себе в мужья мужчин покорных и покладистых. Все жены богачей, кроме нее одной, верховодят в семье. Такова мода, такова цивилизация. Жена управляет, за ней решающее слово... Любое ее слово не схватывается на лету, только у нее, Хадиджи, все обстоит иначе. Си ат-Тарджани живет совсем по-иному, не в ногу с веком. В его-то возрасте мужчина уже должен отказаться от всякого безрассудства и посвятить себя делам своей семьи. Должен сосредоточиться на доме, на своих близких... Должен всего себя отдавать им, ложиться спать последним и вставать утром первым. Таков обычай... Это разумно и логично, в нем же есть что-то, что заставляет его делать все наоборот. А в конечном счете во всему виной несчастная ее судьба, злой удел. Но это не будет продолжаться вечно, не должно продолжаться. Она научит его тому, чего он не знает, укажет ему на то, во что он не вникает... Ведь она, та самая Хадиджа, которую хорошо знали в старом городе. Ведь это она, Хадиджа, не скупилась для него на советы, научила его, как разбогатеть, а он отверг ее... Но, ничего, она еще вернет его к бедности и унижению... Это вопрос нескольких дней, она еще одержит над ним верх, еще предъявит ему счет, пусть знает, что не так-то легко перемолоть ей кости, он будет изменять ей с разными потаскухами, а она должна прощать его?!

            Лала Хадиджа взяла серебряный чайник за ручку затейливо вышитой прихваткой и, высоко подняв его над столом, чтобы на поверхности чая образовалась пена, стала разливать чай по стаканчикам.

            Наполнив стаканчик до половины и положив на него сверху сладкое печенье, она подала его мужу, а затем поправила на себе расшитый золотом кафтан.

            - Долей мне доверху, - попросил ее Си ат-Тарджани с отвращением в голосе и нервно вернул ей стаканчик, а потом прибавил с издевкой:

            - Не знаю, откуда ты приобрела эти гнусные привычки!

            Она взглянула на него и равнодушно ответила:

            - Только бедуины наливают себе полный стакан.

            - Если бы я не знал наизусть, кто ты такая, то уж точно бы подумал, что предки твои были андалузцами, что ты - из самого сердца Феса.

            - Глуп тот, кто не учится хорошим манерам. как надо есть и пить.

            - Гораздо глупее тот, кто готов подражать всему, как обезьяна.

            - Ну да, вывели лягушку из болота, она тут же и померла. Я же изо всех сил стараюсь создать тебе такую обстановку, чтобы ты жил как сильные мира сего, а ты упираешься как осел при виде каждого, кто пытается вразумить и научить тебя.

            Он презрительно взглянул на нее и резко бросил в ответ:

            - Когда же, наконец, ты поднимешь голову, женщина, и увидишь, что происходит на самом деле. Когда же наконец ты освободишься от этого чувства унижения? Посмотри на себя и увидишь, как ты нелепа, отвратительна!

            Лала Хадиджа заплакала от этих жестоких слов, заплакала, как обычно, когда оказывалась загнанной в угол, когда не могла ничем противостоять ему. Ее глаза наполнились слезами, пдолом кафтана она утерла слезы. Но слезы эти не смыли горя с ее сердца. Она плакала, как обычно, когда отношения с ним перерастали в кризис... Слезы были ее оружием, чтобы остановить его безрассудство, она не хотела переходить известную грань в своем споре с ним, ту грань, после которой было бы невозможно вернуться назад. Он все еще владеет ее душой, он все еще держит ее крепче, чем она его. Она знала, что если вступит с ним в соревнование сейчас, то проиграет ему пари, и для него это станет предлогом, чтобы окончательно расстаться с ней, и тогда он женится на той молоденькой потаскухе. Ну, а он не может развестись с ней, поскольку дал слово своей матери, и она строго следит за этим, но в то же время ничто не мешает ему унижать и оскорблять ее, Хадиджу.

            "Еще не наступил момент решающей схватки, Си ат-Тарджани... У нас с тобой впереди еще много времени. И в следующий раз плакать будешь ты", - подумала она про себя. Она начала отступление, умерив огонь и скрыв враждебность.

            - Я знаю, что ты ненавидишь меня... Знаю, что не любишь меня. Но по праву неба, я спрашиваю тебя, что же такого я сделала тебе, что ты так возненавидел меня?! Разве я когда-нибудь запрещала жениться во второй раз? Женись, если хочешь. Возьми себе бедуинку, согласно своим меркам и своему вкусу, почему же ты мучаешь меня? За что мне это наказание, о Господи?! За что все эти мучения, ведь я ни в чем не виновата?!

            - Глупая ты женщина... Глупая, и все тут, - сказал он ей неожиданно ласково.

            Лала Хадиджа восприняла его тон, как отступление, и сказала:

            - Но это не произойдет так просто, как ты себе это представляешь. Я не позволю какой-то проститутке отнять тебя у меня и у детей. Ты еще горько пожалеешь Си ат-Тарджани, если поступишь так. Ты будешь раскаиваться в этом столько раз, сколько волос у тебя на голове.

            - Где мы и где ты, женщина... Подумай, что ты говоришь, да помилует тебя Аллах... Подумай хорошенько, ты же не ребенок. Ты же уже скоро бабушкой станешь... Более того, едва уже не стала, если бы не твое упрямство, ведь ты сама прогнала эту несчастную Саиду. Это твоя глупость развела молодоженов... Они родили бы нам внуков, и радость снова бы вошла в наши сердца... Это же такой грех в глазах Аллаха. Не знаю, как ты предстанешь перед лицом Господа своего!!

            - Ну вот, опять завел свою старую пластинку. Тебе нечего больше сказать. Ты, точно забывая, все время возвращаешься к ней. Ты же должен радоваться, плясать от радости, что твой сын спасся от верной гибели. Дочь Рабии ад-Даляля точно бы погубила его. Вся эта семейка камнем бы повисла на его шее и выпила бы из него всю его кровь, и вот теперь я же и виновата, Маджид! Я виновата в том. по-твоему, что защитила своего сына... Виновата в том, что защитила свой дом! Скажи же мне. в чем я виновата, Маджид?

            Си ат-Тарджани молчал, ему было нечего сказать ей и нечем ответить, ее собственные фантазии уносят ее так далеко, что становятся в ее глазах неопровержимым доказательством. Она противоречит всем законам физики, химии и прочих наук и настаивает на правоте своей ошибки. Она способна создавать вещи из ничего и приводить доказательства их существования, у нее своя собственная логика, не похожая ни на чью другую.

            - Ну что скажешь? Что же ты замолчал? Почему ты молчишь каждый раз, когда оказываешься перед лицом фактов?!

            - Что сказать тебе, женщина, ведь твоя глупость ослепляет тебя! Ты разлучила двух любящим супругов и считаешь это своей победой.

            - Ты все еще называешь это любовью? Они никогда не любили его. Им нравилось, что у него есть деньги, над такой любовью можно только посмеиваться втихомолку.

            - Неужели тебе не жалко собственного сына, неужели ты не видишь, как он поедом ест себя?

            - Он забудет ее, забудет, как только его сердце устремится к другой... Да он уже и забыл о ней после того. как купил себе новую машину. А завтра увлечется другой женщиной. Вопрос времени, а время все лечит.

            "Все, кроме твоей хронической болезни, Лала Хадиджа, для нее не существует времени, это - нескончаемая, абсолютная болезнь, от которой нет лекарства", - подумал он про себя.

            Увидев, что он молчит, она сказала ему примирительным тоном:

            - Ах, если бы ты поддерживал меня, мы были бы самыми счастливыми людьми. Ведь я только о том и думаю, как вдохнуть радость и счастье в твою душу, я устраиваю праздники, приглашаю людей, чтобы они заполнили твою пустоту, чтобы ты избавился от своего одиночества и отчаяния. Но и ты должен покончить со своим безрассудством, с этой рулеткой, пьянством, потаскухами, иначе плохо кончишь и тебе опять придется таскать ящики с овощами, если ты будешь по-прежнему так сорить деньгами.

            - Как я ненавижу эту твою вечную песню! Каркаешь, как ворона, хотя сама хочешь изолировать меня от всего мира.

            - Бог со мной, но подумал ли ты о своих детях?! Разве можно тебя считать разумным, когда ты вот так распоряжаешься деньгами?

            - Да, безумец, да, я был действительно сумасшедшим, когда оставил тебя в своем доме. Я окружил тебя довольством и роскошью, и ты забыла, кем ты была. Ты забылась, деньги ослепили тебя, ты перестала видеть, что ты творишь.

            - Мы отзовем иск из суда, если ты пообещаешь мне, что больше не станешь делать так, а возьмешься за ум.

            - Что толку теперь отзывать этот иск, после того как меня облили грязью?

            - Пусть так, но если отозвать иск, это будет означать, что к тебе нет никаких претензий.

            - Ах так? Вот так все просто?

            - Конечно.

            - А как я докажу, что ко мне вернулся рассудок?

            - Возьмешь на себя обязательство в присутствии адвоката в том, что исправишь положение.

            - И все?

            - А почему нет?

            - Этому тебя научил твой гениальный адвокат? Ведь ты же сама признала, что я невменяем!

            - Не вспоминай об этом... Ты просто должен дать обязательство.

            - Разве тебе недостаточно того состояния, которое я записал на втое имя, разве тебе недостаточно тех денег. что у тебя в кармане, зачем еще тебе понадобилось изворачиваться, чтобы завладеть всем моим состоянием? Что за безумное желание все прибрать к рукам движет тобой? Ну уж нет, женщина! Нет, дочь моей тетки, этому никогда не бывать. Скажи своему адвокату-неудачнику, что он никогда обманом не получит от меня того, чего он неспособен добиться на судебных заседаниях. Я всеми силами буду сопротивляться тому подлому делу, которое ты задумала.

            Лала Хадиджа помрачнела, нахмурилась и сказала, пытаясь уйти от этого разговора:

            - Я знаю, что ты безумно увлечен своими проститутками, но если дело дойдет до того, что ты станешь приводить их в мою постель, то этому никогда не будет прощения... Этого уж никто терпеть не станет, я расскажу твоим детям, что ты творишь, пусть знают, какой из тебя глава семьи, и, кроме того, я сообщу об этом Си аль-Али, адвокату, пусть добавит это в твое дело, черное, очень черное дело.

            - Что ты говоришь? - сказал он ей, делая вид, что крайне удивлен ее словам.

            - Ты воспользовался моим отсутствием и привел в дом этого калеку-сводника с его молоденькой проституткой в мой дом, Маджид... Разве тебе не стыдно?

            - Твои подлые осведомители все переврали тебе!

            - Было такое или не было?

            - Этот калека - Идрис Бен Салем, разве ты не помнишь его? Он был нашим соседом, когда мы жили в старом городе.

            - А что привело его к нам, ведь он же сидел в тюрьме по обвинению в покушении на жизнь своей матери?

            - Это было просто непонимание со стороны его матери.

            - Непонимание или действительно так обстояло дело, неважно! Важно то, как может преступник в сопровождении проститутки являться в твой дом, ведь у тебя дочь на выданье!

            - Он пришел спросить о тебе, И вообще он со своей женой скорее приходил к тебе. Да и вообще сейчас он стал одним из самых богатых людей нашего квартала.

            - Одним из самых богатых людей?! - сказала она изумленно и, помолчав немного, прибавила:

            - А откуда у него появились деньги?

            - Не знаю. Но у него появилась собственная земля, недвижимость, он сказал, что унаследовал это от отца.

            - Странно!

            - Самое странное во всем этом то, что этот человек научился колдовству и магии у одного старика, который сидел с ним в одной камере, он умеет гадать по руке, предсказывать будущее. Люди к нему идут со всех концов... Представь себе, он околдовал свою супругу, и она безумно влюбилась в него, умереть за него готова, хоть он и калека.

            Лицо Лалы Хадиджи выражало одновременно удивление и замешательство, поскольку значение и важность Идриса обретали для нее реальный вес.

            - Он долго был здесь? То есть я хочу спросить, ты говорил с ним о колдовстве?

            - Я не придал этому особого значения, поскольку  мне наплевать на всякие суеверия.

            - Но что привело его к нам?

            - Он сказал, что он хотел бы купить два земельных участка в ас-Суисе, по соседству с твоими владениями, вот он и пришел посоветоваться с нами по этому делу, по-моему он хочет соединить их и построить там большой дом.

            - Это правда?

            - Так я понял из его слов.

            - А как он выглядит? Каково его положение? Не обманывает ли он?

            - Не думаю, хотя по его внешности и не скажешь, что он богат. Но он пока еще не получил компенсацию за ту землю, по которой прошла автомагистраль... Но здесь вопрос нескольких дней, он получит все свои деньги.

            Она немного помолчала, а потом в каком-то внезапном порыве неожиданно произнесла:

            - Как удачлив этот Си Идрис! Ах, если бы он разделил судьбу нашей Нарджис!

            - Ты что, совсем спятила, женщина?! - раздраженно сказал он ей и прибавил:

            - Что за мысли лезут тебе в голову, можно ли так думать? Неужели для своей дочери ты не найдешь мужа лучше, чем этот калека?

            - Ну и что, что он калека, если это добрый и богатый человек, увечье становится незаметным, если оно скрыто под золотом и бриллиантами.

            - У него молодая жена, и он любит ее! Ты не подумала о ней? - сказал он резко, чтобы прервать все ее мысли об этом калеке.

            - Не так трудно устранить ее... Он в первого взгляда влюбится в Нарджис, я уверена в этом, и отречется от этой проститутки, которая и вцепилась-то в него, судя по всему, из-за его денег. А где он сейчас?

            - Он обещал еще раз прийти к нам в эти дни, чтобы услышать наше мнение по поводу покупки земли.

            - Да ускорит Аллах его приход!

            "С его помощью я найду, чем заткнуть тебе рот и усмирить твое безрассудство, Си ат-Тарджани", - подумала она про себя и почувствовала, что радость переполняет все ее существо.

 

                                                                        11

            Новый белый "мерседес" остановился перед главными воротами королевского гольф-клуба. Его водитель поспешил открыть заднюю дверь, откуда выскользнула девушка в белом костюме для верховой езды, плотно облегающем ее стройное тело, она грациозно помахивала кнутом, который был у нее в руке.

            Она горделиво прошла мимо стоявших у ворот клуба и скрылась за ними.

            Элегантность девушки, ее чрезмерно уверенная походка, помахивание кнутом обратили на себя внимание стоявших у ворот. Они обратили к ней свои удивленные и любопытные взоры, проводив ее взглядами, прикованными к ее пышным бедрам, вызывающим страстное желание. Халед, находившийся среди них застыл в изумлении на месте, точно эта девушка лишила его способности двигаться и говорить.

            - Вот это да! А ты говоришь! - сказал один из стоявших там парней, продолжая издалека взглядом следить за девушкой.

            - Я никогда не видел ее раньше! Может быть, это какая-нибудь иностранка? - спросил другой.

            - Судя по ее внешности, она - марокканка! Но выглядит как европейка.

            - И, судя по всему, из богатой семьи.

            - Из очень богатой, - подхватил первый парень и, повернувшись к Халеду, спросил его:

            - Что с тобой, что ты вдруг застыл на месте?

            - Ничего... Ничего... Просто задумался.

            - По-моему ты врешь!

            - Зачем мне врать... Эта девушка ничуть не волнует меня.

            - Не волнует тебя? Как это не волнует, ведь ты просто пожирал ее глазами с того самого момента, как она здесь появилась!

            - Так бывало раньше... А теперь...

            - Это значит, что ты знаком с ней?

            Он кивнул в ответ.

            - Ну что ж ты тогда застыл ппри виде ее как истукан?

            - Еще не родился тот, кто застынет перед ней...

            Они выслушали его признание с двусмысленными улыбками и обменялись между собой вопросительными взглядами, не поверив его словам.

            Это неожиданное признание смутило его самого, а эти насмешливые улыбки разозлили его, но начать доказывать им обратное было довольно опасно для него.

            Черты лица девушки почти не изменились, но все же это была уже не та девушка, которую он знал раньше. Глядя на ее элегантность, изящную одежду, ее горделивую походку, небрежное помахивание кнутом в руке, высокомерный взгляд на все окружающее, любой мог подумать, что она принадлежит к одной из старинных аристократических семей, к остаткам какого-то рода крупных землевладельцев.

            Куда делась та девушка, которую нужда все время брала за горло? Когда он познакомился с ней, она была самой бедной ученицей у них в классе, ходила в лохмотьях и в рваных башмаках.

            Отец ее с трудом успевал накормить эти жадно открытые рты, он трудился в своей лавке день и ночь, а своими ногами, не останавливаясь, крутил ручной ткацкий станок. Всю свою молодость и зрелые годы он провел за тем, что ткал шерстяные джеллабии. Он был единственной совершенной частью этого ткацкого станка, которая работала без перебоев. Но и она изнашивалась по мере того, как изнашивалось его здоровье, да и клиентов у него заметно поубавилось после того, как на рынке появились новые дешевые механические ткацкие станки. Расходы его почти не превышали доходов, и он едва-едва мог сводить концы с концами.

            Но и это не могло убедить Лалу Рабиа в том. чтобы она прекратила рожать детей, у нее к этому была особая страсть, которой она похвалялась перед своими соперницами. Она вступила в непримиримую борьбу со своим мужем и одержала над ним победу. Она утверждала, что в печке, в которой она готовила еду, хватит места для того, чтобы накормить всех... Благодать этой печки все увеличивалась по мере того. как росло число детей, питавшихся из нее. Но она забыла о том, что один ботинок можно надеть только на одну ногу, что из одежды дети вырастают каждый год... Цены же на все вещи и услуги поднимаются ежедневно и жалят, как огонь... Когда она поняла эту истину, у нее уже было пятеро сыновей и шесть дочерей, с которыми они с мужем делили единственную комнату. Лала Рабиа покинула дом, чтобы помогать своему мужу притягивать благодать в эти жадно открытые рты, но она не нашла работы, которая бы ждала ее, и в отчаянии вернулась в дом, ожидая грядущего утешения , которое, как она считала, должно было прийти каким-то скрытым путем.

            Вот так под сенью этой мысли о непрерывно расширяющейся благодати и появилась на свет Саида. Она была первым ребенком в семье, и в начале жизни ей выпало довольно благополучное существование, она была единственной, а изготовление шерстяных джеллабий тогда еще приносило внушительный доход. Она пошла в школу и проучилась там до пятого класса средней школы.

            Она в школе была отличницей, а он был отстающим учеником, у нее был блестящий ум! Каждый год она получала поощрительные подарки и медали. Учителя предстказывали ей большое будущее, ее отец и мать верили в то, что она поможет им спасти своих братьев и сестер от того мрачного будущего, которое ожидало их. И он тоже верил в нее, верил, что она поможет ему преодолеть все его испытания. Он попросил ее помощи, и она ответила на его просьбу, потому что в старом городе считалось священным долгом помогать соседям, отдавать им самое дорогое. Ее мать и отец радовались тому, что она, Саида, протянула руку помощи сыну их соседа, Си ат-Тарджани, и их соседки, Лалы Хадиджи. Они всячески поддерживали ее в этом, потому что люди, живущие на одной улице, все равно что братья... Они помогают друг другу и в самых тяжелых испытаниях. Она щедро делилась с ним своими знаниями и своими конспектами. Она учила его и растолковывала ему то, чего он не знал, и он, в конце концов, стал одним из лучших учеников в классе.

            Его признательность ей со временем переросла в любовь в его сердце. Он полюбил ее, и она ответила ему взаимностью... Между ними возникла настоящая любовь, которая росла вместе с ними день за днем. Это была та первая любовь, которой неведомы скука и смерть. Он стал учиться еще лучше, чтобы доказать Саиде свои мужские качества. Он читал для того, чтобы это видела Саида, он заучивал наизусть урок, чтобы Саида слышала, как он отвечает, он был среди первых учеников, чтобы Саида могла гордиться им. Он растворился в ней, и она растворилась в нем. Так в городе бедняков выросла большая любовь, весть о ней разнеслась по старому городу, о ней узнали в школе и на их улочке. Все сошлись на том, что Саида должна принадлежать только Халеду. Все благословили эту любовь и пожелали им счастливого брака после сдачи экзаменов на степень бакалавра, но та "холодильная установка", которая попала в дом Си ат-Тарджани, заморозила все эти обеты... Спустя некоторое время холодильная установка проложила Лале Хадидже путь к той жизни, которая не может проходить в старом городе. Все это перенесло ее в какой-то новый мир, о котором она и мечтать не смела. В силу законов развития общества она порвала со своим классом и перешла в другой... И ей было необходимо "поменять кожу" и развить все оковы, связывавшие ее со старым городом... Ей нужно было убрать Саиду, дочь ад-Даляли Рабиа, из жизни своего сына. Но это оказалось для Лалы Хадиджи нелегким делом. Поскольку ее попытка натолкнулась на пылкую любовь, которой безразлична забота о внешних проявлениях и внутренних соображениях, поскольку она превыше всех жизненных банальностей... Эта любовь укореняется в сердце, и ее невозможно вырвать из сердца, даже с помощью денег. Лале Хадидже пришлось уступить и согласиться на брак ее сына с Саидой...Но в душе она думала совсем иначе. Она решила приложить все силы для того, чтобы развести их...  Так он развелся с Саидой, но продолжал оплакивать ее. Он послал ей бумагу о разводе так, чтобы не иметь возможности встретиться с ней лицом к лицу и взглянуть ей в глаза. Он пытался забыть ее, но мысли о ней никогда не покидали его.

            "Что я могу сказать Саиде? С какими глазами я встречусь с ней, после того, как нанес ей удар по ее чести?" - думал он просебя, подходя к ней.

            Он подошел к ней, и к ней в тот же миг подступили воспоминания о                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                  том, что пережила она в ту ночь, когда он ушел от нее. Он сидел напротив нее, смущенный и растроенный, потирая ладонью о ладонь, чтобы как-то избавиться от этого замешательства. Он говорил без остановки, повторяя одни и те же фразы, без конца оправдываясь, а она глядела на него и слушала, не веря своим ушам.

            Он много говорил о своей любви к ней, которая навсегда поселилась в его сердце, сказал, что уходит от нее лишь на время, чтобы потом остаться с ней навсегда. Он клялся, что он разнесет в прах любую гору, которая преградой встанет на пути его возвращения к ней.

            Она поверила ему, чтобы не ранить его, но в душе она догадывалась, что все это ложь. Каким-то внутренним чутьем она поняла, что он не вернется к ней. Ведь человек начинает убивать свои принципы в своей душе до того, как выразит это словами. Она знала, что его обещания неспособны вдохнуть жизнь в его умершие чувства.

            Она хладнокровно выслушала его, весь этот его бессмысленный поток слов. Он кусал губы, запинался, заикался, произносил какие-то нечленораздельные звуки.

            Она отвела взгляд от его умоляющих неискренних глаз, встала, а он так и остался сидеть, раскрыв рот, с изумлением глядя на нее, поскольку раньше видел в ней лишь слепую покорность ему. Он ушел, а она проплакала всю ночь.

            В ней не было ни презрения, ни ненависти к нему, просто такие люди, как он, не созданы для того, чтобы бросать вызов трудностям, встречающимся на пути, переносить голод и нужду. Одно дело расти в такой семье, как она, где они познали голод и нищету, и совсем другое дело расти в роскоши и богатстве, как он, и не надо это смешивать.

            Но в душе ее разгоралась борьба... Борьба между ее пылкой первой любовью, которая никогда не умерет и огонь которой никогда не погаснет, несмотря на всю суровость, непонимание, преграды. Ее любовь была сильней всех бед и несчастий, сильнее его жестокости. Она оправдывала его во всем, что он сделал с ней. Она не хотела вырывать свою любовь к нему из своего сердца, потому что в нем были ее воспоминания, ее дни. проведенные с ним, ее жизнь, ее счастье, она знала, что он пренебрег всеми предостережениями своей матери, которая запрещала ему жениться на ней а потом всеми силами пыталась развести их, она говорила ему , что с Саидой он обречет себя на бедность и безработицу, а в бедности нет места ни чести, ни достоинству, ни любви. Она говорила, что он пропадет с Саидой, и она пропадет вместе с ним.

            Вот так было в прошлом, когда он, Халед был еще слаб, нуждался в поддержке своей семьи. чтобы обрести свой хлеб насущный, но теперь он - влиятельный чиновник и сам зарабатывает себе на жизнь. Так что же заставило его отказаться от своего слова?! Разве он доволен своим нынешним положением, играя ту роль, которая противна ему?          

            Мысли смешались у нее в голове   , когда она попыталась твердо решить, как же ей вести себя с ним. Тут она вспомнила о своей задаче, ведь горбун, ее сосед, а соседи в старом городе пользуются особым почтением, попросил ее помочь ему, и она должна сделать это.

            Она первая заговорила с Халедом, чтобы вывести его из замешательства.

            - Ну как, у тебя все в порядке? - спросила она и холодно протянула ему руку.

            Он взял ее в свои ладони, поднес к губам и поцеловал, она почувствовала, как какой-то приятный ток пробежал по всему ее телу.

            - Садись, - сказала она ему, не прекращая постукивать кнутом по своему сапожку. Потом она еще раз взглянула на него и подумала про себя: "Вот он, любимый мой человек, которого я ждала все эти годы, возвращается ко мне... Но он стал совсем другим... Я чужая для него, и он чужой для меня... Мы могли бы встретиться просто как постронние люди, обменяться ничего не значащими любезными фразами, и это после той пылкой любви, которая была между нами".

            Его охватило любопытство, и он стал внимательнее вглядываться в этот потерпевший кораблекружение корабль, который остался от нее, после того как он бросил его на произвол бушующих волн. А она приготовилась пустить в ход все свои женские чары, скрыв их под смущенной улыбкой, чтобы выполнить то задание, которое дал ей ее сосед по старому городу.

            Он молчал, но глаза его многое говорили за него, слова застряли у него в горле. Тогда она снова заговорила с ним:

            - Как дела у твоего отца, у Нарджис?! - спросила она, а потом прибавила, насмешливо улыбаясь:

            - А как там поживает твоя матушка? У нее все в порядке? - и тут же, не дав ему ответить, произнесла:

            - Не боишься ее, разговаривая со мной? Может, она сидит гду-нибудь тут рядом и наблюдает за каждым твоим движением, - сказала она с издевкой в голосе.

            Халед помрачнел, изумленно глядя ей прямо в лицо.

            "Какая же ты красивая, Саида... Ты великолепна, в тебе ничто не изменилось, ты только стала еще притягательней и прекрасней", - подумал он про себя, а она спросила ему:

            - О чем ты так глубоко задумался?

            - Да нет, ни о чем... Я просто смотрел на тебя и думал о том. как ты изменилась, Саида.

            - Что, стала хуже, чем была? - спросила она шутливым тоном.

            - Да нет, намного красивей, чем была. Представь себе, мои друзья приняли тебя за иностранку, когда ты входила в клуб.

            - Правда?

            - Да, так они сказали. Да, ты совершенно изменилась, - сказал он с восхищением.

            - Да, изменилась, как все те из старого города, кто всеми силами желал быть похожим на французов, сказала она насмешливо и прибавила:

            - Но я не остановилась только на внешних переменах, как это сделала твоя матушка, я действительно какое-то время жила во Франции и много чему научилась у европейцев.

            Он пропустил мимо ушей ее колкое замечание и спросил ее, пытаясь узнать, что же стало с ней на самом деле:

            - Ты продолжала там свою учебу?

            Она почему-то смутилась от этого вопроса, но все же ответила ему:

            - Нет, просто жила там... Но довольно долго, несколько лет.

            - Даже так!

            Она прервала поток его вопросов, сама, в свою очередь, спросив его:

            - Ну, а ты? Как ты жил все это время? Женился?

            - Нет... Ничего подобного. Я по-прежнему живу своими старыми воспоминаниями, - ответил он ласково и грустно.

            - Ну, а твоя матушка по-прежнему так же опекает тебя? И разрешает тебе приближаться к женщинам только со своего согласия?

            - Да нет же. Конечно, все обстоит не так. Я стал совсем другим, не таким. каким ты меня знала... Все изменилось, Саида. Мы выросли, изменились, стали хозяевами самим себе.

            - Разве твой отец умер и ты занял его место, стал сам управлять всеми делами?

            - Нет... Но он... как бы это объяснить тебе... он все равно, что умер...

            - Что это значит?

            Халед рассмеялся и сказал:

            - Вот ты хочешь знать все, а сама что-то темнишь передо мной.

            - Я расскажу тебе все, когда почувствую тебя достойным своей тайны.

            - Дай Бог мне заслужить твое доверие.

            - Все зависит только от тебя самого.

            - Но что я могу сделать. если ты все держишь в своих руках?

            - Однако мяч сейчас у тебя в игре!

            - У меня в игре?, как это?

            - Я обо всем расскажу тебе позже, при условии, что ты, наконец, оторвешься от материнской груди, перестанешь быть младенцем.

            - Тебе не надоело упрекать меня! Не надо судить меня за то. что было, это произошло тогда, когда я был полностью в ее власти... Теперь же я свободен, я сам распоряжаюсь собой, - сказал он и, помолчав, прибавил:

            - Ах, если бы ты знала, Саида, как я любил тебя, я никогда и не думал, что когда-нибудь ты хоть на мгновение покинешь меня.

            Она горько улыбнулась и ответила ему печально:

            - Не стоит говорить о любви, где ты, и где эта любовь?!

            Потом она попыталась смягчить свои слова и сказала:

            - Ты ведь знаешь, Халед, что творится в моей душе... Не надо говорить о том, что прошло, бередить старую рану... Я любила тебя так, как ни одна женщина еще не любила мужчину, но ты предпочел спать в объятиях своей матушки, цепляясь за сови игрушки.

            Ему стало нестерпимо стыдно, он ответил ей с мольбой в голосе:

            - Разве ты сама не убеждала меня забыть о том, что прошло?!

            - Да, но при условии!

            - При каком условии?

            - Что ты докажешь мне свой мужской характер.

            - Но что я должен для этого сделать?

            - Объясню тебе позже.

            - Согласен.                                                                                                                                                                                                                                                               12

            Идрис громко расхохотался, его смех сотрясал всю камеру, он похлопал меня по плечу, смеясь и кашляя одновременно, а потом продолжил свой рассказ, не обращая внимания на людей, толпившихся в камере предварительного заключения и издалека наблюдавших за ним, начав его с неожиданного вопроса:

            - А что, сыграем когда-нибудь с вами в "покер", Си Мухаммед?

            "Какое отношение это имеет к теме нашего разговора", - подумалось мне, и в его глазах я попытался угадать по его глазам, что кроется за этим его вопросом.

            Я попытался перебить его, чтобы он не увел разговор в сторону, а потому сказал ему:

            - Нет, никогда в жизни не играл в "покер".

            - Ах, если бы вы умели играть в него, то смогли бы испытать удивительное чувство. Ах, если бы вы только знали, как приятно то мгновение, когда ты блефуешь с противником. Ты бросаешь ему вызов, и он отступает перед тобой, хотя у него полно козырей, а у тебя в руках - полный ноль... Это такое ни с чем не сравнимое счастье.

            Именно этим и стала нанятая машина "мерседес" для семьи Си ат-Тарджани. Она стала той стрелой, которая сразила их гордыню и заставила их потерять ту карту, которой они гордились и хвастались перед остальными. Они просто растаяли один за другим от того сильного изумления, которое они испытали при виде этой машины, как тает кусок мыла в воде.

            - Вы имеете в виду ту самую машину, которую вы наняли для этого лохматого парня и для Саиды?

            - Именно так. Но на этот раз она стала моей ловушкой для самой госпожи ат-Тарджани.

            В назначенный мне ею час встречи шофер привез меня на этой машине в дом госпожи ат-Тарджани. Изумлению моему не было предела, когда я увидел, что госпожа ат-Тарджани собственной персоной ждет меня у ворот дома.

            Она встретила меня очень радушно, сладко улыбаясь, поцеловала меня в щеку, как человека, с которым ее связывает старая дружба и близкие отношения.

            - Добро пожаловать, заходите, заходите, Си Идрис... Рады приветствовать вас, Си Идрис, в нашем доме... Какой знаменательный день... Какой дорогой сердцу день, сама благодать снизошла на наш дом.

            - Будьте благословенны, спасибо, Лала Хадиджа, Да будут благословенны ваши дети и ваш супруг.

            - Вас так не хватало нам, Си Идрис... У нас совсем не было от вас новостей... Вы нас совсем забыли... Забыли ваших близких... Забыли ваших сосведей, которые так любят вас... Как поживает ваша мама? Как она себя чувствует, почему она не пришла вместе с вами? Мы так соскучились по ней, она так дорога нашему сердцу!

            - Да ниспошлет Аллах вам добро, Лала Хадиджа. Такова жизнь, таковы ее заботы, она разлучает близких, отдаляет друг от друга родных. Мир так непрост, Лала Хадиджа... Такие большие расстояния. Вот вы уехали на дургой конец города, а мы по-прежнему живем на старом месте, но скоро, даст Бог, и мы переберемся поближе к вам... Помолитесь вместе со мной, Лала Хадиджа, чтобы Господь был милостив к нам и оказал нам честь снова стать вашими соседями.

            - Дай Господи! - сказала она искренне и самозабвенно, а потом продолжила свои приветствия:

            - Как мы рады... Как мы рады! - повторяла госпожа ат-Тарджани, вводя меня в большую гостиную и жестом приглашая занять там почетное место.

            Я сел, она села напротив меня, на ней был белый расшитый золотом кафтан. Она время от времени поднимала руку, чтобы поковырять в зубах, и тогда моегму взгляду открывлись кольца с бриллиантами, которыми были унизаны ее пальцы. Она казалась какой-то болезненной, слабой, суставы пальцев просвечивали сквозь смугло-желтоватую кожу ладони. Вокруг глубоко запавших глаз были черные круги, отдававшие в синеву. Ее узкое лицо было бледно, точно ее только что вынули из могилы.

            "У богатства свой налог, как есть свой налог и у голода, все распределяется поровну, с точностью до пылинки. Голод творил с ней, что хотел, пока вконец не отнял у нее всех сил, а эти тяжелые ящики с овощами высосали из нее всю жизненную энергию, и вот теперь тревога за собственное богатство сверлит в ней дыры, чтобы в прах разнести ее дух, после того как нищета иссушила ее тело", - подумалось мне, когда я глядел, как  она, сидя напротив меня, изо всех сил старалась выглядеть как можно лучше.

            Внезапно она встала, попросила у меня разрешение покинуть меня на секунду, вышла и оставила меня одного в гостиной.

            Может быть, она поступила так для того, чтобы я имел время осмотреться и по достоинству оценить убранство гостиной, роскошную лепнину и дорогие ковры... Оставила точно связанных птиц, застывших в своем уголке? Или же она дйствительно внезапно вспомнила о чем-то и пошла по своим делам? Я не знаю. Главное, что она оставила меня одного сидеть на мягком диване и рассматривать ту музейную обстановку, которая окружала меня. Я вдыхал аромат курившихся благовоний, дымок от которых вился на серебряной курильницей, стоявшей посреди гостиной, мой слух услаждала андалузская музыка, раздававшаяся из скрытых где-то динамиков.

            Лала Хадиджа ничего не забыла позаимствовать из быта богатеев, и все в ее гостиной было устроено так, чтобы хозяева дома выглядели, как отпрыски старинного аристократического рода. И все-таки некоторые привычки выдавали в ней человека, которому хочется принадлежать не к своему, а к чужому социальному слою: так порой среди андалузской музыки вдруг диссонансом начинала звучать какая-то режущая слух мелодия. Претензии на знание андалузской музыки были необходимы, чтобы как бы невзначай напомнить о своем высоком происхождении, а Лале Хадидже совсем не хотелось, чтобы кто-то принял ее за бедуинку.

            - Вот моя дочь, Нарджис, - радостно произнесла она, возвращаясь в гостиную и с гордостью представляя мне свою дочь.

            - Очень приятно, - произнес я, впившись глазами в Нарджис, пристально разглядывая ее лицо: в своих очках от близорукости она показалась мне копией своей матери, но только исполненной в стиле "модерн", поскольку ее одежда совершенно отличалась от того традиционного костюма, в который была одета ее мать. На ней были джинсы и голубая рубашка. Волосы были по-мальчишески коротко пострижены, губы - слегка подкрашены. У нее были тонкие черты лица, за которыми скрывалась сильная женская натура.

            - Да благословит тебя Аллах, ты стала совсем взрослой девушкой... Такой красивой! Да хранит ее Аллах для вас, Лала Хадиджа, - сказал я, чтобы прервать затянувшееся молчание.

            - Вы заметили. Си Идрис, как быстро они растут... Растут так быстро, как грибы, - сказала Лала Хадиджа, а потом прибавила:

            - Но проблемы их растут в два раза быстрее. Еще совсем недавно Нарджис была маленькой девочкой, когда мы жили в старом городе, а теперь она уже на четвертом курсе юридического факультета... И все же она до сих пор еще сущий ребенок... Ребенок в полном смысле этого слова... Ребенок, не осознающий своего возраста, она до сих пор считает себя все той же маленькой девочкой, которая сидела на руках у матери... Она во всем полагается на меня... Представьте себе, Си Идрис, она стесняется даже выйти в лавку, чтобы купить яиц... Боится собственной тени... На занятия ее отвозит шофер, а потом встречает ее на машине после учебы.

            - Благодарите Господа своего, Лала Хадиджа, да снизойдет на вас милость Аллаха за такую красивую и разумную девушку, как Нарджис... Ах, если бы вы послушали, какие только истории не случаются в наше время,вот бы вы удивились!

            - Упаси нас Аллах... Спаси нас Аллах от этого века!

            - Но когда в человеке заложена хорошая основа, то за него нечего бояться, Лала Хадиджа, вы же воспитывали своих детей и дали им хорошее воспитание... А потом, вы же сами добрые люди, Лала Хадиджа, а такое дерево всегда приносит хорошие плоды.

            Лала Хадиджа вся засияла от удовольствия, услышав такую похвалу, засмущалась, не зная, что ответить.

            - Да благословит вас Аллах, Си Идрис... Да хранит вас Аллах... Здесь остается забота только об одном, чтобы прижилась девица в доме своего мужа, как гласит народная пословица. Я жду того дня, когда выдам ее замуж, вот тогда я и успокоюсь.

            - Но она же должна закончить учебу, ведь в этом - ее будущее.

            - Нет, Си Идрис! Защита для девушки - под крылом ее мужа, а что касается учебы, то она своего не упустит, если ее муж пожелает этого.

            Коварно улыбнувшись, она произнесла:

            - Только гда найдешь в наше время достойную семью, таких вот добрых людей, вроде нас и близких нам людей из старого города?!

            "А где же быи все эти мысли, когда ты расстроила брак Саиды со своим сыном, разве эта несчастная не была из тех самых добрых людей старого города?!" - подумал я про себя, одновременно прислушиваясь к ее словам.

            - Я удивляюсь, как это наша родня в том квартале совершенно не думает об укреплении родственных уз между нашими дочерями и сыновьями, чтобы меньше было чужих среди нас! - сказала она с притворной печалью в голосе.

            Мы ненадолго замолчали, когда один слуга принес блюдо со сладостями, а другой вслед за ним принес поднос с чайником и  стаканчиками из зеленого хрусталя с позолотой.

            Она подала слугам знак рукой, и они вышли, она открыла крышку чайника, налила немного чая в один из стаканчиков и, как принято, вновь вылила его в чайник, чтобы он получше настоялся. Спустя некоторое время она, высоко подняв чайник над стаканчиками, стала разливать чай по полстаканчика, а потом, положив сверху сладкое печенье, она подала мне стаканчик, сказав при этом:

            - Пожалуйста, Си Идрис! Пейте на здоровье!

            - Мерси, - ответил я ей по-французски, чтобы польстить ее европейским привычкам, и принялся пить чай с печеньем.

            - Какое вкусное печенье! - невольно произнес я.

            - Наши слуги замечательно умеют готовить, лучше любой самой изысканной кондитерской.

            "Давно ли сама ты таскала лотки с хлебом у булочника, Лала Хадиджа?" - подмал я про себя, отпивая чай.

            А Лала Хадиджа вернулась к своему разговору, продолжив с того самого места, где он был прерван:

            - Ах, - сказала она, - если бы все в нашем старом квартале помнили друг о друге, как вы, Си Идрис, если бы стремились друг к другу, держались за своих соседей, то у каждого из нас было бы меньше забот. В старом городе все мы были одним целым, и если кому-то бывало плохо, то все остальные приходили к нему на помощь. Но, к сожалению, мы разлучились, и каждый ушел в свои заботы.

            - Но в квартале еще есть люди, которые добром вспоминают мадам ат-Тарджани, они готовы и сейчас отдать ей самое ценное и дорогое.

            - Я знаю это, Си Идрис. Я жила среди них и хорошо, по-настоящему знаю их... Это добрые люди, у них добрые намерения... Конечно же, они всегда протянут руку помощи, но моя проблема - это мой гвоздь. который торчит из моей доски...

            - Я понимаю, что вы хотите этим сказать, Лала Хадиджа, вы не хотите распространяться о своих проблемах...

            Оня тяжело вздохнула и сказала:

            - Что сказать вам, Си Идрис? Я в такой ситуации, как торговец бритвами: если проглотит ее, то поранится, а если обнажит ее, то выдаст себя. Конечно, вы не чужой нам человек, но о том. что происходит с нами, как- то не принято рассказывать.

            - Разве вы станете скрывать это от вашего сына? Разве я не такой же, как Халед, ваш сын?

            - Ну конечно же, я так давно знаю вас, что вы для меня все равно как сын.

            - Тогда, что же заставляет вас скрывать от меня то, что заботит вас?

            - Ах... Это - долгая история, Си Идрис... Я не хочу злоупотреблять вашим вниманием. А если говорить коротко, то наша семья оказалось точно в руках ифрита. Каждое мгновение ждешь, что может произойти что-то ужасное.

            - О Господи! Неужели все так серьезно?

            - Более чем серьезно. Вы конечно же спросите меня, кто толкает нас к этой пропасти. А я скажу вам, что этот тот, кому надлежит быть нашим защитником - это Си ат-Тарджани!!!

            - Си ат-Тарджани! Не может быть!

            - Не удивляйтесь, Си Идрис! Я же сказала вам, что наш гвоздь торчит из нашей же доски. Этот человек довел нас до того, что мы вынуждены трясти своим грязным бельем перед всем честным народом. Этот рассудительный, степенный, немолодой человек вдруг совершенно потерял рассудок и стал разбазаривать свое состояние направо и налево на разных потаскух. Простите мне, сынок, эти скверные слова, но я не в силах сдержаться... Но он не остановился на этом, а пошел еще дальше... Он дошел до полного безумия... Одна красотка вскружила ему голову, он стал просто ее пленником... Она подговорила его выгнать нас из дому и записать на ее имя все, что мы скопили за всю нашу жизнь, трудясь в поте лица своего, она решила лишить наших детей того, что по праву принадлежит им.

            На глазах у нее появились слезы, она была сильно возбуждена этим разговором, д так, что из-за своего волнения протянула мне пустой стакан, забыв налить туда чай. Действительно ли Лала Хадиджа оплакивала свою несчастную участь? Свои беды? Или же все это было ложью, которую она придумала, а потом, утвердившись в ней, и сама поверила в нее? Были ли ее слезы лишь способом вызвать сочувствие к себе и найти поддержку в своем деле? Или жн это были слезы победы, крокодиловы слезы, проливаемые над своей жертвой? Не знаю... Если бы я совсем был незнаком с этим сюжетом, то я бы, наверное, поверил ей и принял е сторону. Такие же слезы она, должно быть, проливала и перед адвокатом, который стал ее активным сторонником.

            - А вы пытались объясниться с ним? - спросил я ее, пытаясь угадать ответ по ее лицу.

            - Конечно... Но ничего не выходит, его точно околдовали, Си Идрис. Он, как околдованный, не слышит никаких советов ни от друзей, ни от близких.

            Потом, взглянув на меня, она сдавленным, хриплым, умоляющим голосом произнесла, пытаясь при этом поцеловать мне руку:

            -Дайте мне поцеловать вашу руку, Си Идрис, я умоляю вас, спасите нас из того положения, в котором мы оказались. Я слышала, что вы способны рассеять колдовские чары. Помогите же нам сбросить те оковы, в которые заключила нас эта подлая потаскуха.

            - Ради Аллаха, прошу вас, не надо, Лала Хадиджа, - сказал я, высвобождая  свою руку из ее рук и отводя ее подальше от ее губ.

            "Деньги, Лала Хадиджа, так же унижают человека, как унижают его лишения... Вот и ты платишь унижением за свое богатство, и ты не первая, с кем это происходит... Каждый, кто избрал подобный путь, прошел через это до тебя... Ах, если ты будешь продолжать следовать этим путем, то придешь туда же, куда и все они... Ты узнаешь о них еще до того, как они достигнут конца... Но они отличаются тем, что начали это очень давно, а ты примкнула к ним в конце пути", - размышлял я про себя.

            Она прервала ход моих мыслей, промолвив умоляющим голосом:

            - Я дам вам все, что вы захотите, Си Идрис. Просите, я готова исполнить любое ваше приказание.

            - Я попрошу вас только назвать мне имя вашей матери и имя матери Си ат-Тарджани. Я попытаюсь вызвать джинна у себя в доме и узнать от него об этом колдовстве, чтобы мы могли рассеять эти чары с божьей помощью.

            - Да хранит вас Аллах, Си Идрис. Да откроет он вам тайны...

            Лала Хадиджа, не переставая твердить мне благодарности, настойчиво приглашала прийти к ним еще.

            - Будем ждать вас до последнего уголька в очаге, Си Идрис... Не лишайте нас радости видеть вас в нашем доме... Это - ваш дом, считайте меня вашей сестрой и, не смущаясь, приходите, когда вам вздумается.

            - Если позволит Аллах, я сделаю это.

            Потом она внезапно спросила меня:

            - А как же земля. которую вы собираетесь купить, мы ведь так и не поговорили о ней!

            - Вернемся к этому в следующий раз.

            - Рада служить вам... Рады выполнить любую вашу просьбу.

            Она проводила меня до самого "мерседеса", где меня ждал водитель.

                                                                        13

            - А что дальше стало с Зухур? - спросил я его.

            Тяжело вздохнув, Идрис покачал головой и ответил:

            - С Зухур?.. Зухур попыталась приблизить огонь к своему хлебу и сожгла себя, но сожгла она себя вместе со мной.

            - Как это?

            - Она связалась с этим лохматым, не просто связалась, а точно приклеилась к нему, стала его тенью, из-за этого я потерял всякую власть над теми нитями, которые я держал в руках для того, чтобы освободить Си ат-Тарджани от его плена и спасти от тюрьмы ее отца, которого ожидало тюремное заключение за то, что он дал необеспеченные деньгами чеки.

            Она встретилась с лохматым случайно, как она сказала мне после этого. Столкнулась с ним около того самого кафе, где он когда-то разыскал меня. Это случилось рано утром, когда она поспешно покинула мой дом и, пройдя через старый город, направилась к центральной улице.

            Она услышала, как кто-то окликнул ее по имени, она обернулась и увидела, что за ней бежит, запыхавшись, тот самый лохматый парень из тюремной машины. Вначале она не узнала его: он был элегантно одет и модно причесан, она стала вспоминать, где она его раньше видела, и решила, что это кто-то из ее давнишних богатых клиентов. Она увидела в этом доброе предзнаменование. Ведь богатство само шло кней, да еще в такой ранний час. Но, когда она узнала, с кем имеет дело в действительности, то от надежды ее не осталось и следа. Она хотела избавиться от него, затеряться в толпе прохожих, но все же любопытство обуяло ее, поскольку она увидела его в столь непривычном облачении. Я думаю, что скорее всего ей просто захотелось разгадать тайну того богатства, которая исходила от его костюма. "Можно подумать, что на рассвете он нашел клад и в одно мгновение стал богатым, а может быть, он просто не рассказывал о себе правды в тот день, когда мы вместе ехали в тюремной машине? Кто знает? Может, он - осведомитель, который пристально следит за каждым нашим шагом, занет, что тврится у нас в душе и в голове?" - подумала она про себя.

            - Какой замечательный сюрприз, что я нашел тебя, Зухур, - сказал он ей и обнял ее, от него исходил запах дорогого мужского одеколона.

            Она, обняв его, почувствовала какую-то радость, точно встретила дорогого друга, и в одно мгновение она забыла о его дурном обращении, о его заносчивости, о его враждебности к ней в тот день, когда они ехали вместе в тюремной машине, она нежно прижалась к нему.

            В ее глазах лохматый прочел искреннюю радость, теплоту встречи, утраченные им с тех пор, как он потерял свою мать. Ведь после смерти матери окружающий его мир больше не дарил ему своей нежности. Его мачеха всячески препятствовала проявлению нежных чувств отца к сыну, он замкнулся в себе и стал ненавидеть мир, который не желал замечать его. Он вырос, и вместе с ним выросло желание отомстить всем вокруг, радость переполняла его. когда он видел, как растет число тех, кто потребляет его яд.

            Мачеха внушила ему мысль о том, что мир - это скопище жестокости, ситуации меняются, и кто-то оказывается стертым в порошок, стертым в порошок оказывается тот, кто попадает в жернова этого мира.

            Этот ласковый порыв Зухур напомнил ему о материнской нежности, точно ороговевшая кожа спала с его тела, на глазах у него выступили слезы, и он крепко прижал Зухур к своей груди.

            Зухур удивилась тому нежному выражению, которое появилось у него на лице, и тут она твердо решила, что он должен держаться за нее, чтобы спасти себя. Ее сердце открылось навстречу ему... И она почувствовала, как она привязалась к нему.

            Было ли это внезапно вспыхнувшей любовью в их сердцах после той стычки, что произошла между ними в тюремной машине? Или же это было просто какое-то свежее, новое чувство, ставшее реакцией на на попытку собрать свое "я", рассеянное и разодранное в тюрьме после стольких лет лишений и унижения, и каждый из них нашел свою тихую пристань в другом? Не знаю... И Зухур, в свою очередь, тоже не знала ответа на этот вопрос, когда я спросил ее о скрытой тайне того, что произошло. Единственное, что она сказала, было то, что она нашла в нем того человека. которого искала.

            - Но он же был импотентом!

            - Да, именно так, я узнал об этом от него самого, когда встретился с ним на другой день после своего освобождения. Он страдал от нервного кризиса, который он переживал еще со времен своего подросткового возраста... Это характерно для многих из тех, кто тайком предается сексуальным излишествам в юности... Он испытывал страх перед женщинами и очень стеснялся их... Этот кризис еще более усилился после того, как он потерпел неудачу во время своего первого сексуального контакта с женщиной, это была дешевая проститутка, это привело его в такое отчаяние, оставило такой глубокий след в его психике, что он уже не мог больше освободиться от этого комплекса.

            - А Зухур знала о его положении?

            - Конечно... Да, она знала об этом. Ведь я еще тогда, когда мы все вместе ехали в тюремной машине рассказал перед ней о его состоянии. Но все это не помешало ей полюбить его... Может быть, именно это и заставило ее так привязаться к нему... Это было какое-то сестринское чувство, к которому примешивалось восхищение... Может быть было еще и что-то другое, о чем я не знаю, что повлияло на нее и заставило ее совсем потерять голову от любви к нему... Ведь женщина - это удивительный мир... Совершенно удивительный... Море тайн, в которые трудно проникнуть, чтобы познать их истинное начало. Порой тебе кажется, что она ненавидит, а на самом деле она любит... И возможно даже, что и любит она того, кого ненавидит всего лишь из-за какой-нибудь ерунды. Может быть, вам покажется смешным, если я скажу вам, что мне известны такие ситуации, когда женщина любила мужчину за его неряшливость, за его скверный костюм. А когда я спросил ее, в чем секрет подобной любви, то она ответила, что полюбила его таким, и все тут.

            Главное, что эта встреча между Зухур и этим лохматым парнем смешала все мои планы, более того, она стала как бы поворотной точкой, что и привело к ее убийству и вот этому моему тюремному заключению.

            - А как это было связано одно с другим?

            - Ревность вцепилась своими когтями  всердце Зухур, она приревновала этого лохматого к Нарджис и стала всеми силами бороться за него.

            - Но ведь Зухур знала, что все его отношения с Нарджис были лишь спектаклем для других?

            - Нет, она ничего не знала.

            - Странно!

            - А что здесь странного?!

            - Она была вашим орудием для осуществления ваших планов и вы не хотели посвящать ее в тонкости ее роли?

            - Я не хотел вверять свои дела в руки такой наивной женщины, как Зухур, инче бы я уподобился герою-богатырю Самсону, который сам погубил себя, доверив свою тайну своей возлюбленной. Этого бы и не произошло, если бы все двигалось своим нормальным ходом. Ведь нет ничего удивительного в том, что какой-то мужчина влюбляется в женщину, и любовь эта оказывается взаимной. Но Зухур сплела из своей любви целую паутину и скрыла ее от меня, потому и случилось так, что она как бы вырвала из моих рук инициативу, и мне оставалось всего лишь следовать за происходившими событиями.

            Я так до сих пор и не знаю, почему она скрыла от меня свою тайну, ведь она делилась со мной всеми своими печалями и радостями, она рассказывала мне обо всех подробностях своей повседневной жизни, даже о своих отношениях с клиентами... И когда я узнал об этой ужасной тайне, то время уже было упущено. Я узнал об этом совершенно случайно... Догадался по внезапно изменившемуся поведению Зухур... Она стала более веселой, пребывала в приподнятом настроении, она стала еще добрее и нежнее ко мне... Она перестала быть каким-то мертвым телом, отягощенным своими непосильными заботами, а превратилась в дух радости. Я обрадовался этой перемене, которую заметил в ней, решив про себя, что Зухур удалось разбить тот кокон, в котором она находилась до сих пор, что у нее появились крылья, чтобы мы вдвоем могли бы унестись в удивительный розовый мир, соткать там нит  нашего счастья, построить нашу жизнь после долгих лет страданий, я был уже готов заговорить с ней об этом, поведать ей о тайных мыслях своего сердца, но как всегда медлил, когда речь шла о моих собственнных чувствах. Передо мной все еще стоял образ Марии, не давая мне до конца отдаться своим сладким грезам.

            И вот, пока я боролся с собой, в моих руках оказалось доказательство, которое вмиг отрезвило меня и показало мне всю тщету моих фантазий. В один из дней я обнаружил в своей комнате свою кровать неубранной и две пустые кофейные чашки на столе.

            Так я собственными глазами увидел доказательство измены, меня всего трясло, точно под кожей были рассыпаны снежинки, волосы дыбом встали у меня на голове, точно у человека, который неожиданно наткнулся на труп в своей постели. Сержце у меня сжалось... Но я проглотил свою обиду и снова забился в свою глухую раковину.

            Вначале она лгала мне. Говорила, что познакомилась с одним симпатичным и богатым парнем, что они полюбили друг друга, что он сказал ей о своем желании связать с ней свою судьбу и что они в скором времени поженятся.

            Я радовался ее радости и по-хорошему завидовал своему сопернику. Я благословил ее на ту жизнь, которую она выбрала для себя. Ведь Зухур была достояна того, чтобы найти человека. который помог бы ей преодолеть все ее беды и повести по жизни ее, познавшую всю жестокость этого бренного мира и мрак тюремного заключения.

            Я скрыл от нее свою любовь, как когда-то навсегда затаил в своем сердце любовь к Марии, которая тоже вышла замуж и стала жить своей жизнью.

            - И вы так просто благословили ее неверность? - задал я ему провокационный вопрос.

            Идрис горько улыбнулся и ответил:

            - Если бы вы испытали любовь, то никогда не стали бы задавать подобного вопроса.

            - Почему вы так сурово судите обо мне?

            - Ах, если бы вы когда-нибудь по-настоящему любили, то знали бы, какое ангельское чувство охватывает душу, когда любишь, словно ее омывает светлой волной.

            Он помолчал, горько покачал головой и прибавил:

            - Я так любил Зухур... Я любил ее молча... Я любил в ней свою чужбину и свое смирение. Мне хотелось, чтобы она была спутницей на моем пути. чтобы я мог опреться на нее, а она - на меня. Я любил ее как человека, а не так как любят предмет для наслаждений, преследуя свою скрытую цель.

Вы, должно быть, удивитель, если я скажу вам, что я ни разу не прикоснулся к ней за все то время, пока она жила в моем доме, хотя внутри меня все так и пылало... И в то же время я испытывал отвращение к той, что не любила меня. Как нелепо то мгновение, когда ты спишь с женщиной, которая улыбается тебе, ненавидя при этом твой запах, которая спит с тобой и думает о другом.

            Тут на губах у него появилась какая-то смущенная улыбка и он сказал:

            - Не стану скрывать от вас, что несколько раз я пытался овладеть ею, но у меня ничего не получилось, точно меня связали... Меня не оставляла мысль о том. что я должен покончить с этими мучениями, которые сам себе навязал. Однажды я обрушился на нее всем телом, пытался овладеть ей, но что-то внутри меня в прах разнесло все мои намерения, сковало мои движения, и она несомненно понимала, какое сильное желание обладать ей переполняло меня, но ей не дано было знать, какой внутренний разлад я переживаю наедине с собой.

            Мои стремления были больше, чем простое желание овладеть ей как женщиной, я хотел, чтобы ее сестринские чувства превратились в настоящую любовь... Я знал, что это невозможно, но все же не хотел сдаваться. Мысль о том. что любая другая женщина приняла бы меня, ослепляла мой разум, питала мою надежду, и я жил ради этого. Но то, что произошло, оказалось очень далеким от моих желаний, Зухур, как и Мария когда-то,  была далека от меня, она привязалась к этому лохматому парню и полюбила его.

            - А как вы обнаружили, что она связана с ним?

            - Случайно. Однажды случилось так, что я, возвращаясь домой поздно вечером, увидел, как этот лохматый выскользнул из дверей моего дома, закрыл за собой дверь и осторожно огляделся. Я не поверил своим глазам, я таращился на него изо всех сил, чтобы у меня не осталось никаких сомнений. Все было более чем очевидно. Лохматый покнул порог моего дома и быстро перешел на противоположный тротуар. Я хотел окликнуть его, но потом решил не делать этого, чтобы не привлекать к себе любопытных взглядов, которые и без того постоянно преследовали меня. Сначала я думал догнать его, но потом понял всю бесполезность этой попытки. У него были длинные ноги, он мерял улицу метровыми шагами, у меня жу были полупарализованные ноги и я тащился по улице, измеряя ее сантиметрами.

            Идрис замолчал, опустил голову, а потом снова взглянул на меня и скакой-то мукой во взгляде продолжил свой рассказ:

            - Вам, должно быть, неведомо то отчаяние, которое испытывает мужчина, мужскому достоинству которого нанесен страшный удар.

Это самое горькое унижение, человек точно оказывается лишенным своей главной сути, оказывается какой-то тенью на краю развалин.

            Он горько улыбнулся и добавил:

            - Но, странное дело, я не разозлился, не взбунтовался, не стал оплакивать свой несчастный жребий, точно дело вообще не касалось меня. Может быть, чувства мои просто притупились? Может быть, я потерял ощущение реальности? Или чувство своего мужского достоинства? Не знаю, знаю лишь то, что я отступил перед этим случаем, как отступают перед врагом, как вручают врагу свой меч. Я только ворвался в комнату, зарылся лицом в подушку и горько-горько заплакал.

            Зухур заметила мое волнение, попыталась утешить меня, стала гладить меня по голове. Я почувствовал непреодолимое отвращение и резко оттолкнул ее руку, презрительно спросив ее:

            - Что тут делал этот лохматый?

            Этот вопрос не был для нее неожиданностью, точно она предвидела его. Она холодным тоном, который я и не предполагал у нее, ответила:

            - Я просила его прийти, и он выполнил мою просьбу.

            - Но что ты хотела от него?

            - Я хотела, чтобы он помог мне освободить моего отца.

            - Но что он может сделать для тебя, если у него нет ни гроша за душой?!

            Она скривила губы в презрительной улыбке и ответила:

            - Если бы ты видел его новый белый "мерседес", его элегантный костюм, белый галстук и бумажник, набитый деньгами, то не осмелился бы задавать мне подобных вопросов.

            - Он пообещал тебе за деньги освободить твоего отца от долгов?

            - Мне от него больше ничего, кроме этого, не надо.

            - Но какая от него польза?

            - Он поможет мне бороться с женой моего отца... Короче говоря, я хочу, чтобы он выкрал к нее чеки и векселя, которые она получила от моего отца.

            - А какую плату он назнасчил за свои услуги?

            - Абсолютно никакой.

            - Значит, он все будет делать просто так, ни за что? Что за вздор?

            - Так он мне пообещал и поклялся осуществить это.

            - И ты поверила этому импотенту?!

            - Он больше не импотент, он излечился от этого после того, как освободился от всех своих несчастий.

            - Как это?

            - Я сделала все, что могла, чтобы помочь ему, и мне это удалось. Он избавился от своей болезни. Более того, теперь в постели он просто гигант.

            Идрис  заскрипел зубами и прибавил хриплым сдавленным голосом, продолжая рассказывать, что случилось дальше:

            - Я не мог взять себя в руки от неожиданности, меня охватили ревность и отчаяние, я схватил ее и швырнул на пол, она закрыла лицо руками, стала плакать и причитать:

            - Что плохого тебе в том, если этот лохматый поможет мне освободить моего отца? - сказала она сквозь слезы.

            - Да разве речь об этом, дура! Ведь по своей глупости ты подняла такую бурю, которая покубит всех нас.

            - Я ничего не понимаю! - с удивлением и упреком в голосе произнесла она.

            - Не будем сейчас об этом, что проку от того, понимаешь ты что-то или ничего не понимаешь в этом деле.

 

                                                                                    14

            Идрис презрительно скривил губы, потряс головой, будто для того,

чтобы взять себя в руки, и продолжил свой рассказ:

            Так все оказалось в моих руках и вне моей власти одновременно, я будто бы стал для всех общим поверенным в их делах, каждый изливал мне все, что было у него на сердце, рассказывал мне самые мельчайшие детали своей жизни, свои тайные мысли, более того, мне доверялись секреты его близких, но никто не хотел помочь мне самому, я крутился, как мог, но повсюду наталкивался лишь на мир, который сам шел против себя... Который убивал сам себя. Ненависть смешалась с любовью, ложь с правдой, словно смешанные между собой краски. Один действовал против другого, и каждый стремился настоять на своем.

            Лала Хадтджа, которая пиигласила меня к себе для того, чтобы я помог ей в осовобождении души Си ат-Тарджани от сковавшего ее колдовства, в то же время стала потихоньку вызнавать, что скрывалось за отношениями между мной и Зухур. Она не просто просила, в настаивала на том, чтобы на этот раз я пришел к ней с Зухур, и я исполнил ее пожелание, не поняв, что в действительности  происходит в ее душе.

            Лала Хадиджа с каким-то преувеличенным радушием встретила нас в своей большой гостиной. Она не переставая твердила разные любезности.

            - Какой Знаменательный день!.. Какой великий сегодня день! На нас снизошла благодать, Си Идрис, добро пожаловать, Лала Зухур и т.д.

            Она встретила нас в самом красивом своем наряде, в самых дорогих украшениях, более того это казалось даже излишне роскошным. На ней был белый кафтан, стянутый на талии широким золотым поясом, на шее висели золотые ожерелья, почти все пальцы ее были унизаны золотыми кольцами с бриллиантами и другими драгоценными камнями.

            Она буквально сгибалась под тяжестью золотых украшений, словно присутствовала на одной из свадьб у богачей, где каждый стремится явиться перед присутствующими во всей своей роскоши. Обычно такие большие золотые пояса затягивают на талии только в дни свадеб или когда принимают особо почетных гостей.

            Лала Хадиджа обычно поступала так, когда от всей ситуации зависел ее дальнейший успех.

            Лала Хадиджа приложила все свои силы в своей атаке против меня, чтобы подстрекательством освободить Зухур от моей защиты. Она отвела ее в сторону, стала что-то нашептывать ей на ухо, расспросила ее о ее положении и о доходах, о том, почему на ее талии не был затянут пояс. То ли по глупости, то ли по незнанию того, что в действительности задумала про себя Лала Хадиджа, Зухур объявила о том, что сейчас у нее нет такого золотого пояса. И в душе у Лалы Хадиджи зародилась надежда проникнуть через эту лазейку, чтобы достичь своей цели, тут она сказала, пытаясь казаться как можно естественнее, но не без тайного умысла:

            - Честно говоря, разве может это сравниться с тем сокровищем, которое Си Идрис держит в своих руках...

            - Достаточно того, что Си Идрис любит меня, - ответила Зухур, пытаясь остановить напор Лалы Хадиджи.

            - Да, он любит вас?! - удивленно спросила Лала Хадиджа с каким-то пренебрежением, а потом прибавила:

            - Я тоже когда-то верила этому. Си Маджид когда-то такого нашептал мне о любви, что я не знала, куда и деваться от радости, его слова опьянили меня, тут-то он и исчез со всеми своими возлюбленными, тратя на них все свое состояние, он купал их в золоте, а мы вынуждены были экономить каждый грош, отказывая себе во всем.

            - Что же нам, бедняжкам, делать, ведь все в руках у них, у мужчин? - ответила Зухур равнодушно.

            На лице Лалы Хадиджи появилось  торжествующее выражение, она решила, что теперь зухур в ее власти и попыталась посеять мысль о мятеже в ее душе.

            - Попробуйте хоть раз попросить у него то, чего он не жалеет для других женщин, и вы увидите, как он взбунтуется и раскричится. Ведь все они эгоисты... Эгоисты до мозга костей.

            Потом, указав на золотые ожерелья на шее и на пояс на талии, Лала Хадиджа прибавила:

            - Может быть. выдумаете, что все это золото и эти бриллианты ат-тарджани преподнес мне в подарок! Как бы не так! Ошибаетесь, милочка! Им никогда это и в голову не придет, это можно вырвать из них лишь силой... Я своими руками вырвала из него это право. Знаете, в начале я была такой застенчивой, вроде вас нынешней... Такой робкой, пугливой, в голове у меня были наивные глупые мысли. Я считала, что, чем больше жена уделяет внимания своему мужу, тем больше она получает от него в ответ, тем больше он ее любит. Я делала все, что могла, чтобы он чувствовал себя счастливым. Я превратилась в какую-то служанку, ползающую у его ног... Я своими руками снимала с него ботинки... мыла ему ноги в тазу, вытирала и целовала их. Подкладывала ему под спину подушку, чтобы ему было удобнее сидеть, я делала все, как он хотел. И, видит Аллах, в постели я была для него настоящей блудницей, а не женой, чтобы удовлетворить все его желания. Я давала ему даже то. что запрещено нам Аллахом... И что же? Все закончилось трагедией... Представьте, милочка, я ему надоела, он отверг меня и стал искать себе потаскух. Что он нашел в них? Это известно лишь одному Аллаху! А когда однажды я спросила его, какой смысл для него во всем этом?! Он засмеялся и ответил мне: "В них мужчина находит особую сладость, особое напряжение, которое он не испытывает со своей женой!" Вот тогда-то я и поняла, какой же я была наивной дурочкой, когда открывала перед ним все свои карты. С тех пор я и стала играть с ним в "кошки-мышки": я ничего не даю ему до тех пор, пока он не попросит с настойчивостью и мольбой. Он же не берет того, что ему предлагается. то. что он может взять и т.д.

            Лала Хадиджа улыбнулась и по-дружески положила свою руку на плечо Зухур, сказав при этом:

            - Не знаю, почему это я так с вами разоткровенничалась? Но все же не забывайте, Зухур, что я - мать, и все молодые девушки в этом мире для меня все равно, что дочери.

            - Вы очень славная женщина, Лала Хадиджа... Да хранит вас Господь, - холодно ответила ей Зухур.

            Тут Лала Хадиджа обратилась ко мне:

            - Не удивляйтесь, Си Идрис, что наши сердца с Зухур открылись друг другу, я просто влюбилась в вашу жену. Полюбила ее, точно как свою дочку, Нарджис... Я умолкаю, Си Идрис, скажу только, что Аллах придает вам уверенность, каждый раз, когда находятся такие, подобные ей, в наше время.

            Си ат-Тарджани толкнул меня в бок, он был взволнован. Он прошептал мне на ухо:

            - А вдруг она что-нибудь выведает у нее?

            - Не бойтесь, Зухур не такая глупая, чтобы так легко рассказать о том, что у нее на душе. Вы и сами все от нее узнаете, когда я оставлю вас вдвоем, а сам отправлюсь с Лалой Хадиджей на поиски колдовских чар, скрытых на кладбище.

            Си ат-Тарджани довольно улыбнулся улыбнулся и, похлопав меня по плечу, сунул мне в карман деньги. Этот его жест вызвал у меня отвращение, ведь то. что я получал от него, было ничем иным как плата за ту работу, которую я обещал ему выполнить... то есть за обман его супруги. Мне захотелось вернуть ему эти деньги... Но потом я вспомнил о своей задаче! И отказался от этой мысли. Ведь те деньги, которые он сунул мне в карман, будут потрачены в его же интересах, я решил больше не сопротивляться и отправился с Лалой Хадиджей на кладбище.

            По дороге мне в голову пришла мысль о том, что Лала Хадиджа чем-то напоминает мне мою мать. Мою мать,  искренне любившую человека, который был рядом с ней, всей душой желавшую сделать его счастливым, ради этой любви она принесла в жертву себя, своего сына, свою судьбу... Эта любовь заставила ее бежать в какой-то неведомый мир, куда глаза глядят, вот так и Лала Хадиджа искренне полюбила деньги и пожертвовала ради них всей своей судьбой... И она тоже блуждает среди могил своего счастья. Но все же между ними есть существенное различие: в современную эпоху человек стал обожествлять деньги, и Лала Хадиджа поняла смысл этого... Она поняла это интуитивно, когда таскала ящики с овощами... Она поняла это еще тогда, когда гонялась за деньгами сколачивала свое состояние... Это тянулось довольно долго... Она продолжала свою борьбу во имя этого... И она будет продолжать убеждать весь мир в своей правоте. А почему бы и нет? Ведь Гитлер убедил целый народ в том, что человек может верить в ничто и жертвовать собой ради этого ничто. Что же касается моей матери, то она отказалась от состояния и отдалась на волю своих чувств... Она полюбила человека, и совершенно забыла о деньгах, как это происходит у суфиев, ей открылось, что человек в наше время - самый дорогой капитал.

            Лала Хадиджа призывала на свою сторону всех живущих на земле, она перетянула на свою сторону адвоката и судью, своих детей, со всей очевидностью доказав, что при помощи денег можно повлиять на умы людей, отличить разумного от безумца. Она научилась этому у тех людей, для которых деньги являются главным смыслом жизни... Она постигла, что состояние, богатство - это весы этого века и его принцип, но Лала Хадиджа стремилась пойти еще дальше, она стремилась поселить в человеке джинна безумия, чтобы завладеть состоянием своего мужа, поставив под сомнение его здравый рассудок.

            - А как вы определите положение зарытых в землю костей? - спросила меня Лала Хадиджа, вглядываясь в затейливую вязь букв на могильных камнях. Возможно, ей хотелось, чтобы и ее могила после ее смерти была бы вот так пышно украшена, чтобы она могла продолжить цепь своей жизни в загробном мире.

            - Мы должны двигаться вдоль этой стены.

            - А почему именно этой стены?

            - Главное здесь - эта стена, Лала Хадиджа, ведь если бы ее не было, то жителям квартала, расположенного по соседству с кладбищем, было бы трудно отличить того, кто обречен на бренный мир, от того. кому уготован мир иной.

            - Вы шутите? - спросила она удивленно.

            - Вовсе нет. Цель здесь состоит в том, что положение легче определить, ориентируясь по стене, - ответил я совершенно серьезно.

            - Поняла, - произнесла Лала Хадиджа, оставшись довольна моим объяснением.

            Тут я увидел, как по одной могиле, расположенной в дальней углу кладбища, ползет скорпион, и почувствовал отвращение. Мне захотелось убить его, но по какой-то неведомой мне причине я не стал делать этого. Может быть, я просто пожалел его! В чем его вина, если свой хлеб насущный он добывает себе на краю загробного мира...

            - Почему бы вам не попробовать раскопать здесь? Вы уже нашли колдовство? - спросила меня Лала Хадиджа.

            - Внутреннее чувство подсказывает мне, что именно в этом месте оно и зарыто.

            Лала Хадиджа задрожала... От страха? От радости? От предчувствия победы? Никто не знает... Главное, то она получила доказательство своим предчувствиям... А интуиция не обманывает женщину!

            - Вот видите, Си Идрис! Как верно я почувствовала! - сказала она с тоской, к которой примешивался какой-то непонятный восторг.

            Я боялся, что лала Хадиджа обратит внимание на то, что тряпка, в которую были завернуты кости, совсем новая и разгадает мой секрет, но она была так рада "находке", что забыла вникнуть в подробности того "доказательства", которое оказалось у нее в руках. Я решил, что надо как можно скорее покончить с этим делом и сказал ей, поэтому сказал ей с притворной небрежностью:

            - Думаю, что эту тряпку надо выбросить, она к нашему делу не относится!

            Лала Хадиджа нахмурилась, точно у нее отнимали что-то ценное, и спросила:

            - А для кого же она?!

            - Когда мы вернемся домой, я вызову джинна, и он откроет мне суть дела.

            - Да будет так, - сказала она, почти теряя терпение, словно человек, который поймал рыбу, но та выскользнула у него из рук и уплыла.

 

                                                                        15

            Идрис помрачнел, уставился куда-то в пустоту, пытаясь собраться с мыслями, потом тяжело вздохнул и произнес:

            - У этой вселенской игры свои законы, ее не интеерсует, кто ведет игру и кто следует ей. Именно это инстинктивно открылв для себя Лала Хадиджа в своей борьбе с Си ат-Тарджани... Она поняла, что неважно знать, кто кого толкает в ад... Важно, чтобы все было оплачено... Важно, чтобы все звенья причинно-следственной цепи не разрывались, чтобы она продолжалась, чтобы один наполненный сосуд изливался в другой, и при этом не терялось ни капли. И Си ат-Тарджани, в свою очередь, конечно. не знал. какие ловушки ставит ему на его пути его жена, но он с широко открытыми глазами сражался с базарными волками и с крестьянами - торговцами овощами. И каждый раз, открывая или закрывая дверцы своей холодильной установки, он знал, что наполняет звонкой монетой "амбары" своих карманов.

            Эта игра не могла сломить и того лохматого парня, ведь она была частью его мира, из которого он черпал свой жизненный опыт. Он хорошо усвоил для себя, что человек - это самая лучшая лошадка, на которой можно добраться до своей цели,  если только ты хорошо умеешь ездить на нем верхом и усмирять его непокорный нрав, ведь одних медоточивых слов бывает недостаточно, чтобы все краны вечно оставались открытыми - только ведра подставляй, он соединил приятное с полезным, когда лишил невинности Нарджис в том доме, который он снял в аль-Хархуре для того, чтобы иметь возможность остаться с ней наедине.

            Глаза ее заметно потускнели после того, как она утратила свою невинность, в них поселилась страсть и вместе с тем какая-то покорность, поразившая самую ее суть, и в тот миг, когда она выползала из-под этого лохматого парня, она поняла, что он навсегда стал ее врагом, приговором ей но вместе с тем - и ее прибежищем.

            - Почему ты так помрачнела? - спросил он ее, в душе торжествуя победу.

            - Ничего... ничего, - сказала она со слезами унижения и покорности на глазах.

            Лохматый улыбнулся, в его улыбке был какой-то непонятный для Нарджис скрытый смысл. Но победа есть чувство превосходства, которое не может сдержать плач потерпевшего поражение, его покорность, так и лохматый, не обращая внимание ни на что вокруг, упивался ощущением своей мужской силы, которая вернула ему веру в себя.

            - Я никогда не забуду этого дня, Нарджис! Я вечно буду помнить о нем, - сказал он ей в утешение. Своими словами он старался хотя бы немного успокоить ее. Но то, что потеряла она, нельзя было заменить никакой памятью, она стала пристально вглядываться в его глаза, чтобы попытаться разгадать то неведомое, что таилось в них.

            "Мужчина никогда не станет уважать ту женщину, которая отдалась ему при первой же встрече с ним! Он никогда не забудет ей этого, даже если случится так, что он женится на ней!" - так сказала ей однажды ее мать, предупреждая ее, что не стоит играть с огнем. Но вот она оказалась среди этого огня с мужчиной, с которым познакомилась несколько дней тому назад, в один миг она отдала ему то, что берегла годами. Вот так в мгновение ока она изменила тому, чего придерживалась все эти долгие годы...

            Что подтолкнуло ее к тому, что она с такой легкостью отдалась ему? Может быть, именно этот запрет? А, может быть, она действительно полюбила его так, что собственная судьба перестала интересовать ее, - так размышляла она про себя.

            в порыве раскаяния и надежды Нарджис прислушивалась к голосу лохматого, который говорил ей о будущем.

            - Ты и вправду женишься на мне? - спросила она его, глядя ему прмо в глаза.

            - Конечно, - ответил он уверенным тоном, а потом, в свою очередь, спросил:

            - Почему ты спрашиваешь об этом? Ты же знаешь, как я люблю тебя, только ответь мне на один вопрос, а что будет, если твоя семья воспротивиться этому браку?

            Нарджис промолчала в ответ, да и что она могла сказать ему, если сама не занала ответа на этот вопрос! Конечно же ее мать не будет против, ведь этот парень богат! Но вот ее отец! Ему наплевать на дипломы и высокие заработки. Жизнь научила его тому, что одно только состояние - это всего лишь прозрачная оболочка, которая не защитит от сильного солнечного удара или шквального ветра. Ведь богачи-недоучки и невежды живут в постоянной тревоге, они точно стоят на бархане, их уносят жизненные треволнения, сумятица, они теряются во внешних проявлениях цивилизации, теряются в ее лабиринтах, падают ничком на корни, чтобы ухватиться хотя бы за видимую их часть... И женщина становится для них их киблой, куда несут они свои потери, свое отчаяние, они стремятся увеличить число женщин в своей жизни, женятся по нескольку раз, согласно шариату... Тем более, что развод, хотя и презирается, но разрешен Аллахом... Однако он оказывается полезным и необходимым, чтобы излечить отчаяние и скуку, позволяя этой игре следовать по своему вечному кругу.

            Конечно, у этого парня приятная наружность, но он необразован, и ее отец не станет рисковать своей дочерью, полагаясь на неведомое.

            - Ты что, не любишь меня? - спросил он ее

            - мы постараемся убедить их... В крайнем случае, поставим их перед свершившимся фактом, и им придется уступить.

            - познакомь меня со своим отцом и я найду тысячу способов усыпить его бдительность... то есть, я имею в виду - убедить его...

            - Но как мне сделать это? Что я скажу ему? Представлю тебя ему, как своего товарища по курсу? По факультету? Как своего преподавателя?

            - Подождем немного, а потом нанесем свой удар.

            - Похоже, ты не намерен торопиться, после того как получил то, что хотел!

            - Нарджис! - прикрикнул он на нее, а потом спросил ласково:

            - Ты хочешь, чтобы наши самые лучшие дни превратились в ад, чтобы мы без конца ссорились? Оставь это, давай займемся тем, что придает нам силы, доставляет нам радость, а завтра будем решать... Ну-ка, возьми вот это, сделай затяжку и ты забудешь обо всем.

            Она взяла протянутую им сигарету... Да и как она могла не взять и ее, ведь ей хотелось забыться, оказавшись совершенно беззащитной среди этого рзбушевавшегося огня, спасти ее было некому, и те слова, которые говорил ей ее отец, показались ей лишь тем покровом, которым он пытался прикрыть свои недостатки, гордясь тем, что принадлежит к образованным людям... Но ей эти слова не принесли никакой пользы... Известно, что тысячи образованных и культурных людей влачат жалкое существование... Они униженно обивают пороги богачей, влиятельных особ и знати. Просят милостыню, закамуфлированную в притворное уважение... Вот, к примеру, Абделькебир. певец... У него потрясающий голос, он играет на уде так, точно рукой проводит по струнам своего сердца... Он знает наизусть столько стихов... У него масса дипломов и свидетельств, он продолжил свое образование на юридическом факультете, чтобы о нем не говорили "шейх, напяливший на себя брюки", но буть проклят безработица, которая стала спутницей его жизни, и вот он пришел просить совета у ее отца, плакал своими стихами и мелодиями, рвал свою душу, свои чувства, чтобы вино приятнее лилось в глотки жирных толстосумов, они холодно аплодировали ему, если бы не его гордость и не его самолюбие, то он бы получил намного больше положенного. Однажды даже случилось так, что ее отец прогнал его с одной организованной им вечеринки, когда он отказался взять деньги, которые сунул ему за пазуху один из подвыпивших приглашенных богачей, он тогда так взвился, надавал ему пощечин и разбил уд о его голову. Раб со взглядом властелина - это то, что позволяет совершать насилие, а Си Абделькебир был рабом своей нужды, рабом своей безработицы, это были его оковы, ведь желудок не наполнишь высокими дипломами, сборниками верлибра или традиционной поэзии, но отец ее забыл об этой истине, он хотел, чтобы слава окружала его со всех сторон.

            Она втянула в себя дым от травки, ей показалось, что ее горло вот-вот разорвется, она закашлялась, и потом уже не стала затягиваться так сильно.     - Какое же удовольствие в этом? - кашляя, спросила она его.

            Он засмеялся, и в его смехе звучало торжество по случаю удачного начала исполнения того плана, который должен был сделать его богатым, своими нежными руками она приведет его к хранилищам золота, скрытые в холодильной установке Си ат-Тарджани.

            - Ты почувствуешь удовольствие, когда постигнешь тайну, скрытую в человеке, - ответил он ей.

            Она засмеялась... А потом и расхохоталась, вспомнив о его словах, что "необходимо постичь тайну, скрытую в человеке". Она продолжала хохотать над этими странными и смешными словами. "Какие же тайны могут быть в человеке после того, как его раздели донага и заставили его испытывать удовольствие от собственной наготы?!" - спрашивала она себя.

            Он посмотрел, как она хохочет, притянул ее к себе, поцеловал ее, опрокинул на спину, овладел ей, у нее текла кровь, это нисколько не смутило ее, он вытер кровь, тут у нее в глазах стали сгущаться тучи, и она расплакалась. Губы ее дрожали, она бесмысленным взором уставилась в одну точку.

            Он не пытался успокоить ее, облегчить ее страдания, из своего опыта он знал, что гашиш вызывает две реакции: либо ты смеешься как сумасшедший, либо рыдаешь навзрыд... Но для тех, кто привычен к этому, известно, что невозможно остановить ни этот смех, ни этот плач.... Нарджис не первая, и не последняя. А то, что Си ат-Тарджани скопил, безжалостно качая кровь из вен феллахов, должно непременно попасть и в карманы других, и лохматый считал про себя, что он более других достоин этого, такова вселенская игра, и надо подчиняться ее правилам.

 

 

                                                                        16

 

 

            Идрис печально покачал головой и продолжил свой рассказ:

            - Странно, что такой силач и великан, как человек, может попасть под влияние собственных фантазий, он строит ограду из своих потаенных мыслей, начинает твердо верить в свои грезы, не отступает от них, и если он разочаровывается в чем-то, то он обращается к ним и становится их пленником, и тогда никто не может разубедить его в этом... Если же он, наоборот, испытывает в чем-то оптимизм, то он опять возвращается к ним, опять становится их пленником, пока они не приведут его к краху, это хорошо известно ворам, это постоянно занимало разум торговцев до того, как они подтвердили это в своих счетных тетрадях, именно это происходило в голове у Зухур, когда она пригласила Си ат-тарджани в мой дом в старом городе, чтобы получить от него то, что она получила от лохматого: обещание помочь освободить ее отца от долгов. Но как и другие люди, пребывающие в плену у своих фантазий, она не обратила внимания на то, что дело ее заведомо обречено на неудачу.

            Си ат-Тарджани лежал рядом с ней, наслаждаясь жизнью и предаваясь воспоминаниям. Он обнимал это горячее тело, и воспоминания волна за волной накатывались на него, вот он снова оказался в старом городе, где все напоминает ему о тех днях, когда он таскал на своих плечах ящики с овощами, когда вдыхал запах гнилого лука у себя в лавке, жесткую деревянную скамью, на которой ему до онемения в ногах приходилось сидеть долгими часами в томительном ожидании покупателей, а потом оказывать им знаки покорности, приветствовать, здороваться с ними, униженно заглядывать им в глаза, расхваливая свой товар, сколько раз ему приходилос врать о ценах, о качестве этого товара? Сколько лживых клятв было произнесено им. чтобы заставить покупателей поверить в правдивость его слов! Не сосчитать! И все это оставило неизгладимую трещину в душе, которая так и не исчезла со временем.

            Голоса торговцев, расхваливающих свой товар, смешивались с мелодией народной песни, доносящейся с улицы. А Си ат-Тарджани сидел в своей лавке, а Лала Хадиджа, согнувшись, мыла товар и своим хриплым голосом читала нравоучения соседям. Он пытался заставить замолчать ее, но тогда она налетала на него, обвиняя его в трусости, он умолкал, но в груди его при этом бушевал огонь. Сколько раз он пытался, более того, принимал окончательное решение развестись с ней, но каждый раз все откладывал, и она обращала дело в свою пользу, оказывалось так, что потерять ее именно в это время означало бы для него полную гибель. Кто стал бы тогда управлять всеми делами в лавке в его отсутствие, покупать товар на рынках?

            Каждый платит свой налог в этом странном мире, и налогом для Си ат-Тарджани стала его жена. Надо ли было ему жениться на ней, ведь он знал с самого начала, что она совершенно не подходит ему?! Но что он мог сделать: его мать сильно привязалась к ней, да и долг толкал ее к тому, чтобы пожертвовать счастьем сына. Ведь по родству он был сыном старшей тетки в семье. А это - бесценный товар, но налог на него оказался намного выше его собственной цены. И вот он без конца выплачивает этот налог, более того, налог его равен всем его счетам... Он равен счетам его матери и его собственным счетам. Хадиджа не удовольствовалась только тем, что отняла у него счастье, теперь она подбирается к его состоянию, которое он накопил в поте лица своего... Состояние, которое он собрал, таская ящики с овощами на своих плечах.

            - Боже мой, до чего же жаден и алчен человек! - подумал он про себя.

            Он провел рукой по бедру Зухур, кожа ее была такой нежной, что рука легко скользила по ней.

            - Ах, какие у нее упругие бедра, какая нежная кожа, - подумалось ему. - А что осталось от Хадиджи? - спросил он себя, сравнивая ее с Зухур.

            Ему пришло в голову, что когда между чем-то и чем-то существует большая разница, то и сранивать не стоит, похоже, что человек постоянно разрывается между чувством долга и реальностью... Человек, который исполняет свой долг, достоин уважения, так его считают люди, и эта мудрость передается из поколения в поколение... Но никто не хочет раскрыть ее сути, взглянуть на то. как в действительности обстоит дело... Они никогда не станут раскрывать существа вопроса, потому что они оказываются в выигрыше и извлекают из этого пользу только тогда, когда смысл сказанного не ясен до конца. Лучше сохранять привычные и скучные выражения такими, как они есть: отец, сын, супруга, семья, родственники и еще тысяча других названий... Да и кто теперь верит в то, что из древности к нам приходят незыблемые истины?

            Спустя некоторое время Си ат-Тарджани, что жизнь в нищете - вещь ужасная, но после этого ему открылось и то, что и богатство тоже губительно для человека... Но все же у денег свой приятный звон, и если бы не деньги, то ему не удалось бы найти для себя такую прекрасную гурию, как Зухур, которая нежно гладит его волосы, обнимает его, вдыхает его запах, забавляется с ним как со своим любимым ребенком. И вот среди этого сладкого звона монет он живет своей настоящей жизнью, ощущает свое счастье, которого его лишила Лала Хадиджа в силу родственных уз... Будь проклято это родство, которое украло у него тридцать лет его жизни.

            - Ты любишь меня, Си ат-Тарджани? - спросила его Зухур, облокотившись ему на грудь.

            "Что он мог ответить ей. погрузившись в воспоминания о своих корнях... в воспоминания старого города, который поглотил многие годы его жизни? Вот оно, то самое место, где он жил, и его дом здесь ничем не отличается от дома его покойного друга Бен Салима, отца Идриса, более того, их дома были похожи, точно близнецы. Бен Салим умер от своих печалей и огорчений, после того как его жена Халима завела себе любовника. Он и сам переживает подобную беду, после того как его собственная жена спуталась с деньгами и стала душить его ими.

            Вот на этой кровати Халима занималась любовью и со своим мужем, и со своим любовником, должно быть, и в том и в другом случае она стонала от наслаждения, чтобы обмануть того мужчину, который покоился на ее груди. Все они одинаковые, и разница только в том, какой товар они носят в себе... Да и Зухур такая же, как и они, она предается любви, стонет от наслаждения, а в голове у нее вертятся разные планы по поводу получения собственной выгоды. которые она с точностью претворяет в жизнь. И ей необходимо средство передвижения, которое доставит ее к тому, чего она хочет.

            - Разве тебя это так волнует? - ответил он вопросом на вопрос, осыпая при этом поцелуями все ее тело.

            "Каков смысл в любви мужчины, если он не воплощает эту любовь в реальные поступки?" - вот так понимала Зухур любовь, ведь материальное - это все в этом мире, а все остальное - вздор... По этой причине она отдавала свое тело, поэтому она оказалась в тюрьме, ради этого она потеряла свою семью, подала дурной пример своей сестре, подведя ее к краю пропасти, материальное сковало и свободу ее отца. Си ат-Тарджани понимал любовь по-своему: для него это были объятие, поцелуи, соитие.

            Он несомненно любил ее в этом. Он нашел в ней то, что ему не хватало в жене, но он был неспособен пойти дальше, как то оплачивать векселя и чеки ее отца за ту любовь, которую она дарила ему. Деньги для Си ат-Тарджани имели свой заповедный смысл, занимали священное место в его сердце, что превосходило его любовь к Зухур, ведь когда-то он таскал на своих плечах тяжелые ящики с овощами, потому что он столько настрадался от женитьбы на дочери своей тетки, и он никогда не станет пренебрегать ими ради какой-то проститутки, которая гладит его волосы, отвечает на его любовь и стонет под ним в постели.

            Зухур заплакала над своей несчастной судьбой, когда поняла, что Си ат-Тарджани уходит от разговора и не собирается спасать ее. Покрывая ее тело поцелуями, он говорил ей о своих печалях и заботах, а потом бросил ей на кровать деньги и ушел от нее, более всего озабоченный тем, чтобы никто его не увидел.

                                                                        17

            Открылась дверь, в дверном проеме показалась женщина лет тридцати с  ярко накрашенными губами, она скандалила, тяжело вздыхала, материлась, в то время как полицейский пытался втолкнуть ее в женскую камеру.

            Идрис с жалостью посмотрел на нее, покачал головой и сказал:

            - Вы только посмотрите, Си Мухаммед, как жесток этот человек! Он притесняет другого, испытывая от этого полный восторг в своей душе, он превращает людей в уродливых оборотней, чтобы таким образом самоутвердиться. Говорят, что человек освободился от рабства, ссылаясь при этом на тысячи документов, в которых говорится о правах человека, но повсюду можно видеть его несчастные жертвы. Мне так жалко этих женщин, хотя я всей душой ненавижу проституцию.

            - Но она же сама избрала свой путь.

            - Нет, не говорите так, Си Мухаммед, никому не хочется запятнать грязью свою душу, превратить свое тело в помойку. Но будь проклят этот скверный мир, который погряз в своем эгоизме. Вот они: Саида, Зухур, Надия - нескончаемый поток таких, как они, он будет продолжаться до тех пор, пока среди нас бродят волки в человечьем обличье. Все они - жертвы. Саида - жертва, она оказалась связанной по рукам и ногам по воле Лалы Хадиджи, которой удалось преодолеть свою нищету за счет других, за счет принесения их в жертву... Для нее трудно вытащить из нищеты еще кого-нибудь, ведь на Ноевом ковчеге есть место только для избранных, тех, кому суждено выжить после потопа, и Саида, которая уцепилась за Халида и полюбила его, вообразила себе, что в этом мире царит взаимная поддержка и что если она подарила кому-то свою любовь, в ответ получит еще больше. Однако она не поняла, что люди научились продавать с торгов все, даже любовь. Она стала неким бесполезным товаром, поскольку каждый продает, но покупателей не находится... Люди оценивают любовь по ее материальной стороне. И в зависимости от того, сколь туго набит карман, сердце бьется чаще или реже. И на своем опыте отношений с господином Халидом ат-Тарджани она хорошо усвоила это. Главное, сохранять внешнюю благопристойность, каждый ворует и каждый уважает другого, и таким образом все оказываются уважаемыми людьми!

            Лала Хадиджа, пораженная известием о том, что Саида побывала во Франции и вернулась оттуда богатой, забыла обо всех своих прежних решениях, о том. что надо забыть о своих корнях, не вспоминать больше о старом городе, скрытом за стеной, ведь тот, кто поборол свою нищету и покинул старый город, каким бы ни было средство его обогащения, достоин того, чтобы ему аплодировали, чтобы им восхищались, и его прошлое уже никого не касается, это его личное дело... Главное, что теперь он стал одним из участников слаженного оркестра, из которого ему никогда не выйти, и здесь круговая порука становится долгом... Необходимо протянуть друг другу руки, чтобы удержаться на плаву.

            - А что особенного в том. если ты женишься на разведенной?! Разве тот богач не женился на ней, хотя она и была раведена, - сказала Лала Хадиджа.

            - Но ты же сама развела ее со мной, - сказал он ей со слезами на глазах.

            - Всему свое время, тогда надо было расстаться с ней, ты же видишь, что все мои пророчества сбываются: она вышла замуж, ограбила своего муженька и вернулась с его богатством. Произошло что-нибудь похожее, если бы она начала с тебя.

            - А откуда тебе известно, что она готова принять меня как мужа?

            - Она же любит тебя... Искренне любит. Уж мне-то это известно, ведь даже то состояние, с которым она вернулась сюда, привезено для того, чтобы убедить нас, чтобы доказать свою любовь к тебе. Так действуй, не бойся, я встречусь с ней, возьми меня с собой, и я все улажу между вами... Я все сделаю для тебя.

            - Не спеши, мама! Ведь Саида ставит свои условия.

            - Что это за условия? Неужели дочь Рабии, которая зарабатывала на жизнь разными перепродажами, еще будет ставить нам какие-то условия? Ну и времена, о Аллах!

            - Ну что, опять все та же старая песня, мама?

            - Да нет же... Я просто шучу. Ну и что из того, что мать ее занималась перепродажей всякого товара, мы ведь тоже скупали и перепродавали овощи на базаре... Но ты же не сказал мне. что это за условия?

            - Она предложила мне начать нашу семейную жизнь с объединения наших средств... Мы начнем с какого-нибудь совместного проекта... У нас должны быть общие деньги, она сказала, что не согласиться на брак до тех пор, пока она сама самостоятельно распоряжается своим состоянием.

            - Ну что ж, она права, научилась у европейцев тому, чего мы узнали только совсем недавно... Ах, если бы и мы с твоим отцам тоже организовали бы семейное предприятие с этой холодильной установкой.

            - Но как же нам быть, ведь нам удалось собрать лишь крохи, а все наши средства заморожены.

            - Ах, верно, эта проклятая судебная волокита, такое ощущение, что они живут без часов.

            Потом она спросила:

            - А может быть, она подождет немного, пока мы не уладим все дела? Убеди ее в этом... Почаще встречайся с ней, чтобы она на время забыла о своих условиях.

            - Это ни к чему не приведет, потому что наше молчание она посчитает отказом, а все наши отсрочки - просто волокитой, она просто не захочет иметь с нами дела, мама... Вокруг нее вьется столько богачей... Очень богатых людей, а она так очаровательна, так красива! И сердце мое никогда не переставало любить ее!

            - Ну тогда пусть катится куда подальше!

            - Нет же, нет... Считай, что я не слышал этих твоих слов, мама... Ты опять хочешь разрушить все мои планы... Ведь ты же сама хотела, чтобы она была богатой, и вот она стала богатой, что же ты еще от нее хочешь?!

            - Но что я могу сделать? Ты что, хочешь, чтобы я отказалась от этого судебного процесса? Хочешь, чтобы я все оставила на волю твоего отца, чтобы он погубил все?

            - Меня абсолютно не интеерсует весь этот вздор... Хватит врать! Ты же просто ненавидишь его, но не за его глупость и расточительность, а за что-то другое, что ты знаешь сама и хорошо знаешь.

            - Берегись, сынок!

            - Я откажусь от  своего лжесвидетельства о недееспособности отца, и пусть будет, что будет.

            Услышав стакое неожиданное признание, Лала Хадиджа вдруг поняла, что сын больше не подчиняется ее воле, что он, действительно, откажется от своих прежних показаний против отца, а потому она срочно пригласила меня к себе.

 

                                                                        18

            - Я снова хочу вернуться к Зухур, что же с ней стало? - спросил я его.

            - Лучше спросите об этом лохматом, потому что Зухур еще сильнее привязалась к нему после того, как потеряла всякую надежду на Си ат-Тарджани, он стал ее единственным прибежищем, единственным человеком. который мог спасти ее отца от козней его жены аль-Бутуль.

            А лохматый, излечившись от импотенции и освободившись от компелксов, стал гораздо увереннее в себе, ему очень нравилась его нынешнее положение, и он стал играть роль Дон Кихота, сжимая в руке бумажный меч, чтобы спасти отца Зухур от его беды, а почему бы и нет? У каждой эпохи свое оружие и свои герои! И этот "мерседес", который он получил в наследство, никто был не в силах отнять у него, поскольку это чревато большим скандалом, эта машина очаровывает людей, ведь это - настоящий золотой клад на колесах, - это известно каждому полицескому регулировщику и каждому случайному прохожему. Вот она уже начала пожирать семью Си ат-Тарджани и заставила Нарджис, которая в другое время и внимания бы на него не обратила, искать свое освобождение у него между ног.

            В один из дождливых дней, когда небо становится пепельно-серым, когда дуют сильные ветры, пригибая к земле стволы деревьев, когда прохожих шатает от сильных порывов шквального ветра, когда даже зонт не спасает от дождя, лохматый остановил свою волшебную машину, чтобы предложить аль-Бутуль подвезти ее домой.

            Аль-Бутуль просто не поверила своим ушам, ведь по улицам ходит столько хорошеньких женщин, что каждый, кто ищет себе добычу, не обращает внимания на таких, как она, а просто проносится мимо, безжалостно обдавая ее грязью из-под колес, чтобы она знала свое место и уважала правила движения, которые уиверждают приоритет машины над пешеходом.

            "Должно быть, он обознался и принял меня за какую-то свою знакомую" - подумала она про себя и пошла дальше, не останавливаясь.

            - Лала аль-Бутуль, прошу вас, садитесь, - окликнул он ее через окно машины и открыл ей дверцу.

            Аль-Бутуль села в машину, все еще не веря тому, что происходит, в машине было тепло, она сложила свой зонтик.

            - Ну, как ваши дела? -  уверенно спросил он ее.

            - Ничего, - сказала она, вглядываясь в его лицо, пытаясь узнать. кто он, но ей это так и не удалось.

            - Откуда вам известно мое имя? - спросила она заискивающим тоном.

            - Кто ищет, тот всегда найдет.

            Ее удивил этот туманный ответ этого странного человека.

            "Может быть, это какой-то бандит. который решил похитить меня и украсть мой кошелек? " - подумалось ей. - "Да нет, это невозможно, - продолжала она рассуждать про себя, - в нем нет ничего такого, что могло бы показаться подозрительным. Значит, за всем этим кроется какая-то тайна! Но какая?" Она решила разгадать ее, но только все не знала, с чего начать.

            Он свернул на улицу, ведущую к ее дому, но машину он вел как-то нервно, будто не очень хорошо знал город.

            Но, если он знает ее имя, то ему, несомненно, многое известно о ней, она же не знает о нем ничего. И, чтобы прервать молчание, она спросила его:

            - Как вас зовут?

            - Бен Салих, - быстро ответил он и прибавил:

            - Я - ваш родственник.

            "Бен Салих?! Родственник?" - удивилась она этому ответу.

            - Родственник моего мужа?

            - Именно так.

            - Но какими судьбами?

            - Ах, это - долгая история, Лала аль-Бутуль, вы узнаете обо всем, когда мы окажемся все вместе с моим дядюшкой - Бен Салихом-старшим, вашим мужем. Да, кстати, он сейчас дома?

            - Что? Да... Да нет, его сейчас там нет. Я думаю, что он в отъезде. Да, вспомнила: он сказал мне. что сегодня уезжает в командировку и вернется только через два дня, - произнесла она с некоторым замешательством.

            - Значит. мне придется вернуться в Агадир, мой отец с нетерпением ждет моего приезда, да и Зухур будет волноваться, если я задуржусь здесь слишком долго, она знает. какие опасные дороги... Но главное, что я узнал ваш адрес и познакомился с вами, даст Бог, я еще вернусь к вам.

            "Бен Салих-страший - его дядя! И Зухур будет волноваться, если его слишком долго не будет! И эта роскошная машина! И Агадир!" - все эти удивительные слова еще долго звучали в ушах аль-Бутуль, но ей все еще было неясно, что же связывает ее со всем этим. "Что все это значит?!" - спрашивала она себя и  не находила ответа.

            - Нет, я не могу позволить вам уехать... Но мыслимое ли дело приехать в Рабат, не зная даже, где живет ваш дядя? Пойдемте со мной, пообедаем, чем Бог послал, а потом и поедете, да поможет вам Аллах, да сохранит вас. Я не задержу вас надолго, да и погода, может быть, за это время улучшится.

            Он сделал вид, что колеблется, а потом, точно через силу, согласился.

            Роскошная машина проехала, рассекая толпы людей в квартале аль-Акари, которые ничуть не обращали внимания на ее громкие сигналы. Проехав вперед по узкой улочке, лохматый остановил машину у старинной деревянной двери, инкрустированной гвоздями с блестящими позолоченными шляпками, напротив нее была мечеть, стены которой были выкрашены желто-коричневой краской, у ее входа сидели нищие, нараспев произнося молитвы, неподалеку от них расположились бродячие торговцы, громко выкрикивавшие цены на свои товары, разложенные прямо на земле. По соседству был дом портного, который шил женские кафтаны. Портной немало удивился, увидев аль-Бутуль, выходящей из "мерседеса" в сопровождении какого-то богатого юноши. От удивления он даже открыл рот, а аль-Бутуль поглядела на него свысока, и ему только и осталось, что вновь взяться за иглу.

            - Пожалуйста, проходите, - сказала она лохматому с поклоном.

            В нос ему ударил запах кифа, смешанный с гнилью.

            "О, это мои люди, им тоже доставляет радость дымок от кифа!" - не без иронии подумалось ему.

            Они пересекли открытый светлый двор посреди дома и вошли в узкую длинную комнату, устланную куском красной выцветшей материи, на одной из стен комнаты висели несколько кафтанов в чехлах из прозрачной белой ткани.

            "Стало быть, портной - один из ее любовников, поэтому он так вытращился, когда увидел, что я сопровождаю ее", - подумал про себя лохматый.

            - Подождите немного. я сейчас приготовлю нам еду, - сказала она ему, вышла во двор дома, отдала какие-то распоряжения и вернулась в комнату.

            - Вы принесли с собой благодать, - сказала она ему приветственную фразу, пытаясь заставить его заговорить и выведать у него ту тайну, которая окружала его.

            - Да благословит вас Аллах, Лала аль-Бутуль, я узнал вас сразу, как только увидел. Я узнал вас по тому, как мне описывала вас Зухур. Вся семья мечтает встретиться с вами, Лала аль-Бутуль, ведь Зухур столько хорошего рассказывала о вам мне и нашему отцу, хаджу.

            Аль-Бутуль немного успокоилась, услышав о том, что Зухур не ругала и не проклинала ее перед родственниками своего мужа.

            - А она сейчас там?

            - Да, она - там, и вы тоже поедете туда, если пожелает Аллах. Нам нужно собраться всем вместе, Лала аль-Бутуль, ваше место там, вместе с нами.

            - Но у меня же здесь работа!

            - Ну что вы переживаете за эту несчастную работу, если денег вам не х

ватает даже на ки... - он спохватился, оборвал себя на полуслове и тотчас же продолжил, - даже на коробку плавленных сырков, я удивляюсь, как это люди могут цепляться за такие мелочи, ведь они могут добывать золото при помощи торговли и производства.

            - Вы правы, господин...

            - Аль-Араби... Моя фамилия - аль-Араби, Лала аль-Бутуль.

            - Да, вы правы, господин аль-Араби, - сказала она, пытаясь заставить его заговорить о себе. Она спросила:

            - А как там Зухур?

            - Прекрасно, замечательно... Она ждет вас, мы должны получить остаток приданного, вот уже это застаивит его разинуть рот...

            - Кого?

            - Да этого Абд Раббо, ее двоюродного брата, сына ее дяди. аль-Араби Бен Салиха, - сказал он, постучав себе в грудь кулаком.

            - Будьте благословенны, господин аль-Араби... Тысячу благословений вам. Только вы достойны Зухур.

            - Конечно, ведь она - дочь моего дяди, и я не отдам ее никому другому.

            - Но как она добралась туда?!

            - О, это - длинная история, Лала аль-Бутуль, но Аллах непременно соединяет семьи, которые когда-то разлучил проклятый колониализм, ведь Аллах - всесилен и всемогущ.

            Она хотела что-то сказать ему в ответ, но тут в дверь постучали, Лала аль-Бутуль замолчала, кинулась к двери, взяла какой-то пакет, быстро проскользнула с ним на кухню, а потом вернулась, неся на блюде жареную курицу. Она села за стол и стала разрывать курицу на куски, раскладывая их перед ним:

            - Ешьте, господин аль-Араби... Вы, должно быть, проголодались, но только не подумайте, что мы не рады вам, просто, когда Си Бен Салих в отъезде, мне совсем не хочется готовить.

            - Спасибо. спасибо, Лала аль-Бутуль. Не стоило так беспокоиться, я бы поел где-нибудь по дороге.

            - Что вы! Что вы, господин аль-Араби... Я бы никогда не простила себе этого. Как можно есть где-то на улице, если в Рабате - дом вашего дяди! - запротестовала аль-Бутуль, а потом спросила его, возвращаясь к разговору о нем:

            - О чем это мы говорили? Ах, да, о Зухур! Вы сказали, что она приехала к вам, но как?

            - Случайно... Это была чистая случайность, воля самого Аллаха, слава Ему. Я встретился с ней в автобусе-экспрессе, она вместе с другими отдыхающими возвращалась из какого-то санатория в Европе, где они провели несколько лет на лечении. Она сидела в стороне от всех, мы неожиданно разговорились, и она открыла мне все, что было у нее на сердце. точно знала, что она - моя двоюродная сестра. А, когда я спросил, как ее зовут, она, немного поколебавшись, скромно назвала мне свое имя.

            - Да, она такая скромница... Такая стеснительная, - сказала аль-Бутуль кокетливым тоном.

            - Я вздрогнул от неожиданности, услышав ее имя, очень обрадовался, стал расспрашивать ее подробнее о ее жизни.

            Аль-Бутуль помрачнела, услышав о желании "узнать подробности",  лохматый почувствовал, как она разволновалась, и попытался исправить свою ошибку.

            - Зухур сказала мне. что ее мать умерла, а отец ее женился на одной достойной женщине, которая взяла на себя все заботы по воспитанию ее братьев и сестер. Ну, а теперь, когда Зухур сама может обеспечить свой дом, поскольку та зарплата, которую она получает в одной из зарубежных компаний речного транспорта вполне позволяет ей это, она со своими братьями и сестрами живет отдельно, чтобы позволить своему больному отцу пожить спокойно, не тревожась о детях, и чтобы его жена, бедная Лала аль-Бутуль имела достаточно времени, чтобы ухаживать за своим больным мужем.

            Лалу аль-Бутуль заметно обрадовали эти слова.

            - Зухур - замечательная девушка... Она мне как дочка... Настоящая дочка, даже если бы у меня была своя родная дочь, я не любила бы ее так, как люблю Зухур.

            - Вообщем. как только я узнал обо всем этом, я поехал в Агадир, чтобы сообщить обо всем моему отцу, он заплакал от радости и приказал мне немедленно вернуться в Рабат и забрать оттуда Зухур, он сам хотел узнать от нее всю правду, прежде чем обратиться к ее отцу, своему младшему брату, и вернуть ему ту часть наследства, которая по праву принадлежит ему, он и не знал, что брат его жив, он думал. что тот погиб от рук коллаборационистов.

            Лохматый сделал паузу, а потом продолжил:

            - Вы только представьте себе, Лала аль-Бутуль, какая это радость для человека - вновь обрести своего брата... Это не просто какая-то мимолетная встреча... Это возвращение младшего брата из мертвых... Ничто не может сравниться с такой радостью.

            - И, конечно же, он отдаст ему то, что ему причитается из тех доходов, которые были получены от использования этой части наследства за все эти годы, ведь так?

            - Несомненно... Именно это и сказал мне мой отец, хадж... Это довольно большое состояние, слава Аллаху. И тогда  будет покончено со всеми вашими бедами. Не пройдет и нескольких дней, как все вы соберетесь вместе.

            Лала аль-Бутуль даже вздрогнула от неожиданности: она и предположить не могла, что освобождение от всех е бед придет так скоро, да еще и благодаря кому? Благодаря ее мужу, которого она отвергала и проклинала, которому причинила столько зла.

            Она никак не могла опомниться от всего услышанного, а лохматый дал ей тысячу дирхам, сказав при этом:

            - Возьмите, тетушка, эту скромную сумму, это все, что у меня сейчас есть с собой.

            Потом он достал чековую книжку и прибавил:

            - Я сначала хотел дать вам чек на большую сумму, но подумал, что получение этих денег из банка в Агадире займет у вас слишком много времени, за это время я сам успею съездить туда, а потом вернусь за вами. чтобы забрать вас с собой.

            Она взяла у него деньги, не веря своим глазам и своим ушам, а потом попрощалась с ним, не переставая думать о том, как бы ей вернуть расположение своего мужа, которого она связала по рукам и ногам этими векселями и неоплаченными чеками.

                                                                        19

            Идрис встал и поспешил к двери, услышав, как полицейский зовет его для свидания. Он прошел мимо всех арестантов, ни на кого не глядя.

            Приблизительно через четверть часа он вернулся в камеру: лицо его было пунцовым, глаза были красными, словно из них сочилась кровь.

            - Что случилось? - спросил я его.

            - Ничего. Я встречался с матерью.

            - Она пришла к вам сюда? - спросил я его с удивлением.

            - Именно так. Пришла сюда с адвокатом... Пришла, чтобы помочь мне. Видите, сердце ее все-таки забыло обиду, она выбралась из своей потайной норы, как только услышала о том. что произошло. Она совсем не владеет собой, бросилась мне на шею, стала целовать меня, плакать и причитать. Я тоже сразу бросился к ней, обнял ее, спрятал голову у нее на груди... Я вдыхал, жадно вдыхал ее запах.

            Она разрыдалась, и я разрыдался в ответ, мы рыдали во весь голос, точно с нами случилось большое горе. Я почувствовал, что люблю ее больше, чем никогда раньше. Я нашел в ней мое единственное укрытие от этого ненавидящего мира, обнимая ее, вдыхая ее запах, я забыл обо всех своих несчастьях... Я почувствовал, как срдце мое очищается от ненависти, более того, я ощутил даже какой-то стыд, вспомнив, как ненавидел я ее в своей душе.

            Вначале мы сидели друг напротив друга, не в силах произнести ни слова. Слова точно застряли у нас в горле. Мы глядели друг на друга, словно увиделись в первый раз. Раньше нам не доводилось вот так подолгу оказываться лицом к лицу: раньше либо она торопилась уйти, когда я заводил разговор с ней, либо я сам отворачивался от нее, когда она пыталась заговорить со мной, но сегодня, когда я увидел ее, я вдруг понял, как я люблю ее. Я люблю ее всей душой, я словно снова обрел давно потерянного друга, которого так долго не было рядом со мной. Она наверняка почувствовала то же самое, потому что слезу полились у нее из глаз, да и я не смог справиться с собой и тоже заплакал, даже адвокат. которого она привела с собой, чтобы помочь мне, не мог без волнения глядеть на нас, и, хотя он был в очках, было видно. что на глазах у него показались слезы. Он несколько раз снимал очки и утирал слезы, пытаясь как-то вывести нас из этого тяжелого состояния, но ему это никак не удавалось, и, не в силах справиться со своим волнением, он вышел из комнаты свиданий, чтобы немного прийти в себя.

            Мы ничего не говорили друг другу, да и что тут можно было сказать. Ведь слова неспособны передать сильных чувств. За нас говорили наши глаза. В них не было ни упрека, ни осуждения, ни ненависти. Волны слез застилали их, смывая всякий вздор, и глаза снова обретали свой блеск во взгляде.

            Я протянул руки и взял ее руки в свои, она покорно вложила в них свои ладони, я гладил их? они были холодные, застывшие, шершавые, свой неизгладимый след на них навсгда оставили те шерстяные нити. которые она пряла когда-то, и все же от ладоней ее исходили доброта и нежность.

            Мы встретились, точно силой разлученные влюбленные, это была долгожданная встреча. Услышав, что полицейский объявил об окончании свидания, она хотела встать, но я удержал ее, и она подчинилась мне, мы по-прежнему глядели друг другу в глаза, полные слез.

            Порой молчание может быть таким красноречивым, что все слова кажутся бесполезными, пустыми, вздором. Это так, если ты искренен в своих чувствах, то тебе ненужны никакие слова для того. чтобы выразить это. Эта истина открылась мне, когда я в этот раз встретился со своей матерью.

            - Я буду рядом с тобой, - сказала она мне и нежно прибавила:

            - Я буду ждать тебя, ведь ты - все для меня в этой жизни.

            Я кивнул ей в ответ, все еще сжимая ее руку в своей руке. Потом она произнесла ласковым голосом, которого я никогда не слышал раньше:

            - Я больше не буду убегать от тебя, мне просто хотелось, чтобы мое лицо не вызывало в тебе тяжелых воспоминаний, ведь я каждый день провожала тебя взглядом, когда ты выходил из дома, и не ложилась спать до тех пор, пока ты не возвращался домой живым и здоровым... Я издалека оплакивала твою судьбу... но не могла, не смела приблизиться к тебе.

            - Я все понял, мама, - ответил я ей, согласно кивая в ответ.

            - Прости меня... Прости меня, Идрис, я так виновата перед тобой.

            Я закрыл ей рот рукой, чтобы она замолчала, потому что ее умоляющий тон разрывал мне всю душу. Слушая ее, мне хотелось уничтожить все людские грехи. Я поцеловал ее в лоб и вышел, оставив ее с адвокатом, вернувшимся в комнату свиданий.

 

 

                                                                        20

 

           

            - Слава Аллаху, которые объединяет и примиряет сердца, - сказал я ему, чтобы утешить его.

            - Я вижу добрый знак в том, что она пришла ко мне сюда, - сказал Идрис, утирая слезы, а потом продолжил:

            - Но все это случилось слишком поздно... Все кончено, что толку рыдать над мертвецом или устилать мрамором могилу, что они станут делать на могиле, ну, разве, сожалеть о несчастной судьбе, другие тоже придут... придут, чтобы бросить прощальный взгляд на уходящего в свою могилу или в свою камеру, они положат его на дно его могилы или его тюрьмы и погрузятся в свои повседнвные заботы, забыв о том. с кем прощались, вот так происходит в этом бренном мире!                                                                                                                                                                                                                                                                                                         

              Я молчал, не зная, что сказать Идрису. Надо ли мне было утешать его, говорить какие-то слова, чтобы на душе у него стало легче, должен ли я был оплакать вместе с ним его несчастную судьбу? Мысли смешались у меня в голове, и я никак не мог решить, что же мне делать.

            - Может быть, вас оправдают, - сказал я ему, чтобы как-то снять напряжение.

            - Да нет же, нет, этого не может быть, это невозможно... Как меня можно оправдать, если я всадил нож в сердце Зухур.

            - А ты не подозреваешь лохматого, разве не он убил ее еще до того, как твоя рука дотянулась до нее?

            - Не знаю... Возможно... Все можно допустить... Он, не задумываясь, убил бы ее, если бы она попыталась украсть у него деньги. Ведь ради денег он хотел убить Си ат-Тарджани... Более того, он договорился об этом с Нарджис, об этом мне сообщила Зухур... За несколько дней до того, как все это должно было случиться. Именно поэтому я поспешил встретиться с Си ат-Тарджани, чтобы помешать тому, что могло бы произойти. Итак, я отправился к Си ат-Тарджани. Когда мы с Зухур подходили к его дому, меня охватило жуткое отчаяние из-за коварства и подлости этого лохматого: ведь мы с ним договаривались об одном, а он на следующий же день стал творить нечто совершенно противоположное, поэтому я страшно волновался, думая о том, что лохматый не выполнит того уговора, который мы заключили с ним в самом начале всех этих событий. Теперь мне надо было как-то спасать дочь Си ат-Тарджани от козней этого лохматого. А то, что Нарджис пристрастилась к кифу, стало поистине волшебным перстнем на пальце этого лохматого. Одним словом, Нарджис стала для него средством и той самой лошадкой, которая могла помочь ему осуществить все свои тайные планы. При помощи ее он переправлял свой товар в студенческий квартал и беспрерывно выкачивал деньги из Си ат-Тарджани.

            Вначале Зухур опасалась вмешиваться во все эти дела, чтобы не навлечь на себя гнев лохматого, не подтолкнуть его к мести, кроме того, она ждала, чем кончится его игра, затеянная с аль-Бутуль. Поэтому до поры до времени они не принимала никакого решения против него, сообщала ему обо всех моих секретах и планах, помогала ему во всем, что могло быть выгодно ему. Зухур призналась мне в этом за несколько дней до убийства, она пошла на все это ради того, чтобы спасти своего отца от ярма долгов. Она не раз просила, даже умоляла меня ничего не предпринимать против лохматого до тех пор, пока он не закончит сведения счетов с аль-бутуль.

            В дом Си ат-тарджани мы пришли около полудня, в доме были только Си ат-Тарджани и слуги. Халид ат-Тарджани уехал с Саидой в Танжер, чтобы провести там медовый месяц после того. как он передал ей солидную сумму денег, это была плата за то, что он отказался от своих предыдущих показаний в суде против отца. Нарджис же повсюду следовала за лохматым, точно тень, а Лала Хадиджа договорилась о встрече с каким-то ясновидящим, чтобы отвратить Си ат-тарджани от мысли о женитьбе на другой.

            В глазах Си ат-Тарджани был страх, он боялся того положения, в котором оказался. У него все валилось из рук, ему никак не удавалось спасти свою дочь от козней лохматого, дочь таяла у него на глазах, и он ничем не мог помочь ей... Более того. она настаивала на своем браке с этим парнем, требовала от отца, чтобы он пересмотрел свое прежнее решение и больше не отвечал отказом. Лохматый же по своему опыту знал, что его женитьба на Нарджис без согласия ее отца не стоит ничего, поскольку не принесет ему никакого богатства. Если же эта семья примет его как своего зятя, то перед ним откроются двери в рай, и все состояние Си ат-Тарджани окажется у него в руках. Лала Хадиджа же ни в чем не откажет своей дочери. какой бы ни была ее просьба, а сама Нарджис грозилась наложить на себя руки, если семья не согласится на ее брак с лохматым, и Си ат-тарджани был вынужден молчать, он не мог высказать все, что было у него на душе и излить весь свой гнев на этого лохматого парня. А у того в руках были все нити игры, он шантажировал и Зухур, говоря, что, если та не станет рассказывать ему обо всех секретах, то он не станет выполнять ее просьбу. Одного его слова было достаточно для того, чтобы все разрушить в доме Си ат-Тарджани.

            Ситуация все больше накалялась и становилась все опаснее, все козыри были в руках у этого лохматого, а он чувствовал себя как рыба в воде, и никому не удавалось схватить его. Положение осложнилось еще больше, когда Лала Хадиджа неожиданно обнаружила, что у Си ат-Тарджани есть и еще какие-то деньги, о которых она не знала, тут уж она пришла в полное бешенство и стала утверждать, что это - ее махр, ее приданное, которое было дано за ней в день их свадьбы, она вцепилась в меня, умоляя как можно скорее вмешаться в это дело и помочь ей вырвать  эти деньги из рук Си ат-Тарджани. пока он все не пустил по ветру.

            - Си Идрис, вы - единственный, кто может спасти нашу семью от разорения, так не оставьте же нас в беде, - говоря так, она целовала мне руки, плакала и причитала.

            Лохматый пришел позже назначенного срока под руку с Нарджис, чтобы Си ат-Тарджани понял, насколько она теперь зависит от него.

            Весь план был обговорен заранее, было решено, что лохматый с Си ат-тарджани пройдут в беседку, которая находилась в саду за домом, что там Си ат-Тарджани передаст ему деньги, и лохматый выйдет через заднюю калитку, перед этим лохматый должен был выпить стаканчик вина и начать любезничать с Зухур, чтобы вызвать отвращение к нему у Нарджис и чтобы она таким образом сама излечилась от любви к нему.

            То, что испортило весь наш план и свело его на нет, так это постоянное беспокойство Лала Хадиджи, которая пристально следила за каждым движением Си ат-Тарджани. Она не ограничилась лишь этим: время от времени она отзывала Нарджис из гостиной, уводила ее во внутренние покои дома и твердила о своих хлопотах и печалях, которые доставляет ей Си ат-Тарджани, говорила о том. что он должен вернуть ей то, что принадлежит ей по праву. Она умоляла свою дочь убедить отца в том. что он должен поступить именно так.

            Так час за часом мы пили вино, подливая его лохматому и поджидая тот момент, когда можно было бы начать осуществление нашего плана, но все было напрасно: стоило нам сделать шаг, как тут же появлялась Лала Хадиджа и своими волнениями и истериками портила все дело.

            Лохматый совсем захмелел и понес какой-то бред, я тоже в свою очередь изрядно напился, и Си ат-Тарджани тоже, трезвой была только одна Зухур, которая не пила вина то ли от смущения, то ли из страха перед Лалой Хадиджей, она изо всех сил пыталась сохранить самообладание, наблюдая за тем. что происходило у нее на глазах.

            И вот, улучив подходящий момент, она подмигнула лохматому, чтобы тот проделал то, о чем мы договорились заранее. Он встал, подошел к Зухур и стал говорить ей двусмысленные комплименты, потом наклонился к ней и страстно поцеловал ее в губы. Может быть, он был настолько пьян в тот момент, что совершенно забылся?! Или же просто старательно играл свою роль?! Никто не знает... Главное, что все его поведение казалось вполне естественным, в нем не было никакой примеси фальши. Для Нарджис все происходящее стало полной неожиданностью, лицо ее стало пунцово-красным, точно помидор, она закрыла лицо руками, расплакалась и выбежала из комнаты.

            Лала Хадиджа, которая ничего не ведала о происходящем, была крайне поражена поступком лохматого, она помрачнела, встала и, ни слова ни говоря, вышла из гостиной вслед за своей дочерью.

            Тут из гостиной быстро вышел и Си ат-Тарджани, за которым прошел лохматый, опираясь на Зухур, поскольку после выпитого с трудом мог передвигаться, следом вышел и я, едва волоча ноги. Внезапно погас свет, и весь дом погрузился во мрак, потом из беседки донеслись ругательства, звук наносимых ударов, лохматый, Си ат-тарджани и Зухур кричали все разом.

            Я изо всех сил поспешил туда, где они были, за мной в страхе и трвоге встремились Лала Хадиджа, Нарджис и несколько слуг. Нащупывая путь в полутемной беседке я наткнулся на тело Си ат-Тарджани, который был уже в агонии и перд смертью слабым голосом успел прошептать, что Зухур пырнула его ножом и отняла у него деньги.

            Я был вне себя от бешенства, собрав последние силы, я бросился догонять ее... Мне это едва удалось, я настиг ее у ворот дома, когда она безуспешно пыталась открыть их. Увидев меня, она дико закричала, предупреждая, что если я приближусь к ней, она убьет меня, я попытался поговорить с ней, образумить ее, но слова застряли у меня в горле. Я налетел на нее со всего размаху, и мы упали на землю.

            В какой-то момент Зухур удалось перевернуть меня на живот, она схватила меня за ворот рубахи и стала сильно затягивать его на моей шее, пытаясь задушить меня. Я захрипел от удушья. Еще бы немного и она достигла бы своей цели, Но тут меня охватили такая ненависть и такой страх, которые я испытывал только раз в своей жизни, когда я был ребенком и когда мать пыталась убить меня после того, как я стал свидетелем ее греха. Я рванулся с такой силой. которой и не предполагал в себе самом, Зухур взлетела в воздух, а потом оказалась подо мной.

            Внезапно моя рука наткнулась на что-то твердое, только потом я узнал, что это был нож. Я схватил его, чувствуя, как ненависть переполняет меня, как холодок пробежал по всему моему телу. Я со всей силой всадил в нее нож и услышал ее хриплый крик, огласивший всю округу. Тут зажегся свет, и я увидел, что она лежит на земле вся в крови, глаза ее широко открыты, а вокруг ее тела рассыпаны деньги...

            Идрис замолчал, он выглядел так, будто только что всадил нож в тело Зухур, по щеке у него скатилась следа, он помрачнел, встал и принялся ходить по камере, ударяя ладонью о ладонь, как он обычно делалс тех пор, как его привели к нам в камеру.

            Он остановился, когда полицейский окликнул его:

            - Что там еще? - нервно спросил он полицейского.

            - К тебе пришли, выходи на свидание,- сказал полицейский.

            - Я никого не хочу видеть, оставьте меня в покое, - прокричал он полицейскому.

            Немного спустя полицейский вернулся в камеру в сопровождении двух санитаров в белых халатах, и они увели его.

            Уходя, он взглянул на меня затуманенным взором, улыбнулся и кивнул на прощание.

            Заключенные зашевелились, провожая его любопытными взглядами:

            - Мы же говорили, что он - сумасшедший, - крикнул один из них.

            - А я так сразу понял, что он не в себе, как только его привели к нам... Слава Аллаху, что Он спас нас от него...

Перевод с арабского О.Власовой

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Используются технологии uCoz