В.Ф. Поликанов

 

Тревожный день из жизни военного переводчика

 

В то утро меня разбудил грохот пулеметных очередей и разрывов снарядов танковых пушек. Я взглянул на жену и дочку, мирно спавших рядом на полу. Подумалось, что и грядущий день не принесет нам облегчения. Четвертые сутки мы жили в неизвестности, не понимая, что творится кругом. Четвертый день в Южном Йемене шла гражданская война, которая вошла в историю как "январские события 1986 года".

А как хорошо все начиналось! Какой безмятежной жизнью жили мы в этом маленьком государстве на юге Аравийского полуострова! Наш коллектив советских специалистов обитал в небольшом городке под названием Фламинго на территории военной базы Бадр рядом с Аденским аэропортом. Обычно рабочий день начинался часов в 6-7 утра, а к двум часам дня мы уже были дома и обедали в кругу семьи. Пока мы были на работе, жены занимались детьми, работали по дому, встречались с соседками.

Хотя мы жили в закрытом военном городке, выход в город был разрешен, ко строго регламентирован. Дважды в неделю мы выезжали в город для "проверки торговой сети". Это важное мероприятие в этой стране наши предшественники назвали арабским словом "шуф", что означает "смотреть". "Поехали на шуф! Поехали пошуфим!"

Такая фраза обычно звучала во Фламинго, как предложение выехать в магазины и на рынки Адена.

Вечерами было другое развлечение. Пообедав и отдохнув пару часов под мерное жужжание кондиционера, мужчины-добытчики, захватив с собой острогу, сумку, фонарик, выходили на промысел. Далеко ходить не надо было. До воды Аденского залива Аравийского моря нужно было пройти всего 200 метров. Сумерки наступали быстро, в семь часов вечера солнце уже скрывалось за горизонт. Наступала ночь. Включив фонарик и осторожно ступая по дну, предприимчивые ловцы за час набирали полные сумки, а то и ведра великолепных королевских крабов и другой морской живности, которая затем готовилась на ужин.

Ужинать садились в беседке, ставили ведро с ракообразными в центр стола и приступали к трапезе. Горячительных напитков всегда было в достатке. Из Союза раз в месяц приходил целый контейнер с продуктами. Поэтому тушенка, крупы, сахар, пиво и даже водка у нас не переводились.

Ужинали, как правило, вместе с коллегами, друзьями, соседями. Задушевные беседы, обмен новостями и слухами прожитого дня затягивались за полночь.

Раз в неделю - в пятницу, в выходной день - все выезжали на городской пляж. Здесь в течение четырех часов купались, собирали ракушки, ловили рыбу и к обеду возвращались домой.

Каждый месяц мы организованно посещали валютный магазин "Бикаджи", где могли на 150 -200 долларов приобрести товары из Европы.

 

Это был праздник для наших жен. Жили все очень экономно, но та валютная квота, на которую мы по безналичному расчету могли покупать западные вещи, расходовалась полностью.

В нашем городке кипела спортивная жизнь. Играли в волейбол, настольный теннис, шахматы, устраивали соревнования по плаванию, по рыбной ловле. Время досуга было заполнено до отказа. Только в день выдачи зарплаты народ уединялся в своих жилищах, производил финансовые расчеты, прикидывая, сколько еще осталось, чтобы "закрыть" автомобиль, так как заветная мечта каждого витала вокруг суммы, достаточной для его приобретения. Некоторые "рекордсмены" умудрялись за год пребывания скопить необходимую кучу сертификатов на четырехколесного друга. Но, по правде говоря, это не всегда хорошо кончалось. Когда одного такого рекордсмена спросили, как ему это удалось, он ответил:

- Ребята! Я же целый год не ел мяса!

Бывало и хуже. Иной после такой "диеты" ехал в отпуск, покупал себе объект заветных мечтаний и... запросто мог не доехать до дома. Сердце отказывало. Однажды я слышал такой диалог:

- Папа! Купи мороженое!

- Подожди, сынок, я еще машину не «закрыл»...

Йемен - страна с двумя сезонами погоды, когда шесть месяцев - жарко и вторые шесть месяцев - очень жарко. Поэтому здесь как нигде было необходимо хорошее, калорийное питание. А режим строгой экономии приводил к болезням желудка, к лихорадке паппатачи, к дистрофии.

Слава Богу, комнаты были оборудованы кондиционерами, без которых жить в этой стране было бы просто невозможно.

С каким интересом изучался арабский язык! За десять-двенадцать часов усваивался необходимый лексический материал, вооружившись которым любой специалист мог поприветствовать своего местного коллегу, поспорить с торговцами на рынке по поводу цен и даже провести практическое занятие в отсутствие переводчика,

А один преподаватель колледжа в Салах эд-Дине смог выучить язык настолько, что после двух лет пребывания он читал лекции; практические же занятия он вел со своего первого йеменского дня. В Москве при подготовке к поездке в загадочный Йемен он оказался в одной группе со мной.

Как-то в занятиях появилось "окно", и меня попросили позаниматься языком. Мы изучили арабские приветствия. А этот симпатичный мне подполковник Николай попросил перевести на арабский какую-нибудь полезную фразу. И вот через пару дней он уже бодро так лопотал: АНА АРИФ АЛЬ-ЛЮГА АЛЬ-АРАБЙЯ КЯ АСАБИЫ АЛЬ-ЯД: ХЭНСЭР, БЭНСЭР, ВЫСЫТ, САББАБА, ИБХАМ. (Перевод: Я знаю арабский язык как свои пять пальцев: мизинец, безымянный, средний, указательный, большой).

Эту фразу он без запинки, с правильным произношением озвучил сразу же в день приезда в Салах эд-Дин. Его познания тут же достойно оценили, и о нем утвердилось мнение местной стороны, что он просто "устаз", т.е. дока, профессор в арабском языке.

Все дело в том, что не каждый йеменец знает, как называются его персты. Пальцы и пальцы... А чтобы иностранец знал "хэнсэр" с "бэнсэром" - это сразу и не осознать. Этот случай поведал мне сам Николай, когда мы вместе через три года возвращались домой. Услышав его правильную арабскую речь, я порекомендовал ему сдать экстерном экзамены на переводчика.

В    общем,    наша    жизнь    текла    мирно, спокойно,  размеренно.  Мы  находили  время  для работы и для развлечений. У нас была потрясающая художественная самодеятельность. Практически все принимали в ней участие. Взрослые пели в хоре, дети   играли   в   спектаклях.   Моя   дочурка   Лида любила   читать   стихи.   Ее   первое   выступление накануне    8    марта   со    стихотворением   Расула Гамзатова произвело впечатление на всех жителей Бадра.   Представьте   себе:    на   сцену   выползает трехлетний   колобок   в   белоснежном   платьице   с огромными бантами на голове, вскарабкивается на стул, так как до микрофона она еще не доросла, и вместо   ожидаемого   стишка   вроде   "Наша   Таня горько плачет..." объявляет:

-  Расул Гамзатов.   "Мама".  - И начинает читать с выражением в полной тишине: "По-русски - мама, По-грузински - нана. А по-аварски ласково - дада."

Ее     дебют закончился громом аплодисментов. В дальнейшем без ее участия не
обходился ни один концерт, ни один праздник. И мама моей доченьки каждый день по часу
занималась с ней, оттачивая ее "репертуар".

Ничто не предвещало беды. Незадолго до того рокового дня прошел съезд правящей партии, все партийные посты были распределены, портфели розданы, запросы оппозиции, казалось, были удовлетворены полностью. Шел первый месяц 1986 года. 13 января мы, как обычно, отправились на работу.

После десяти утра вдруг все почувствовали, что что-то вот-вот произойдет, что-нибудь обязательно случится. И когда нам из министерства обороны Южного Йемена позвонил встревоженный стрельбой и непонятными ему событиями Виктор Алешин, который работал там советником, и спросил у полковника Баритонова - своего начальника, что происходит, мы не смогли ничего ему сказать.

Сразу же после этого Баритонов встретился с "подсоветным" Насером. На наш вопрос он ответил, что обстановка неясна, а в районе министерства обороны идет беспорядочная стрельба.

- Что там творится, мы и сами не знаем, только сейчас выясняем", - сказал он.

При повторном звонке Виктору порекомендовали беречь себя, действовать по обстановке и пробиваться в офис Главного военного советника. От него до офиса было метров триста. Мы же находились на расстоянии около десяти километров.

После полудня мы вернулись во Фламинго и только здесь услышали отзвуки орудийной и пулеметной стрельбы, исходящие из района Министерства обороны.

Остаток дня мы провели в неведении, так как единственная доступная нам связь с внешним миром - телефонная - мало помогала нам. Телефон имел начальник нашего гарнизона, но он жил не во Фламинго, а в Бадре. От него Фламинго отделяли 300 метров.

Утро следующего дня было таким же безрадостным. Вместо ожидаемого спокойствия день начался со стрельбы уже в нашем городке. Выскочив из дома, я услышал, что в районе КПП идет бой; он прекратился вскоре после разрыва танкового снаряда. Над крышами домов посвистывали пули. Одна из них влетела в соседское окно и, пометавшись по комнате, ткнулась в газовый баллон. Каким-то чудом баллон остался цел. Сосед выбежал из дома и показал мне свинцовую пульку. По калибру мы отнесли ее к

ДШК.

На миг я представил, что она могла залететь ко мне... Что ж, хорошего и сегодня ждать не придется, нужно принимать меры безопасности. В первую очередь я затянул окна металлической сеткой, заставил их шкафом и кроватью. Матрацы постелил на пол и на них положил своих любимых "девчоночек" - жену и дочь.

Хуже всего в подобной ситуации сидеть в

бездействии.

Вдруг раздался звонкий выстрел из танковой пушки. Я мигом вылетел из дома и увидел, что показались танки. Дело принимало новый оборот. За день-два местные ребята не успокоятся. А сидеть заложником в деревянном домике и ждать, когда по ошибке в него попадет танковый снаряд, мне не хотелось.

До поездки в Йемен я побывал в двух других странах, где видел войну, дважды был под огнем, и оба раза мне сопутствовала удача. Но там я был один, без семьи. Как потом оправдаться перед своей совестью, если произойдет трагедия?..

В свое время, проходя курс молодого бойца после призыва в армию - и второй раз, курсантом, после поступления в военный институт-я хорошо усвоил: когда стреляют, нужно зарываться в землю. Лопата у меня была, так как на крохотном участке возле дома мы уже более года занимались огородничеством. Выращивали помидоры, огурцы, петрушку, арбузы. Посадили гибискус, который называли там "каркаде", гранатовое дерево.

Не успев приступить к работе, я вынужден был залечь, потому что вновь началась стрельба, и пули засвистели над домами. Стрельба не прекращалась. Что ж, подумал я, придется копать лежа. И вот так, в положении лежа, а затем полусидя мне за час с небольшим удалось выкопать окоп. Сверху закрыл его досками, стал засыпать землей. Моя работа была прервана появлением моего шефа Баритонова. Вид его не предвещал ничего хорошего.

- Зачем ты окапываешься? Увидев тебя в работе, "садыки" подумают, что здесь солдаты занимают оборону, и начнут по нам палить. Немедленно закапывай! (Словом "садык-садыки" специалисты называли йеменцев, оно переводится как "друг-друзья").

- Хорошо, - сказал я ему, чтобы успокоить начальника, хотя сам и не собирался делать этого. Тут в наш диалог вмешался мой сосед, такой же по рангу начальник, как и Баритонов.

- Да у тебя с головой не все в порядке! Владимир правильно делает. Нужно на всякий случай закапываться. Своим я уже велел рыть

окопы.

Через час весь городок занимался копанием траншей и окопов полного профиля. Радио и телевидение все не работали, о том, что происходит вокруг, мы могли только догадываться.

Над нашими домами на низкой высоте проревел истребитель, сделал круг над базой и аэропортом и пустил ракету. Самого взрыва мы не видели, но облако поднялось на высоту 20-30 метров; мы увидели бегущих к нам одетых в повседневную рабочую форму солдат. Это была обслуга из пятой эскадрильи. Они поведали нам, что разбит командный пункт командующего ВВС.

Тогда мы еще не знали, что на десять часов утра 13 января во всех воинских частях и госучреждениях Йемена было назначено "совещание", на котором планировалось нейтрализовать сторонников оппозиции вплоть до физического уничтожения.

Командир бригады "МИГов", базирующейся в Атаке, был вызван на совещание к командугощему ВВС, арестован и содержался под стражей. При появлении самолета ему обеспечили связь с летчиком и потребовапи, чтобы тот дал команду вернуться на базу. Последний, взяв в руки переговорное устройство, подал команду: - Огонь по КП!

Он вызвал огонь на себя. Его четвертовали... Палачей не остановил даже тот факт, что он был кандидатом номер один в отряд космонавтов.

Вечером по радио поступило правительственное сообщение о том, что оппозиция развязала гражданскую войну и лидерам оппозиции вынесен смертный приговор, который был незамедлительно приведен в исполнение. Среди них был и министр обороны Салех Муслих Касем, с которым мне и генералу Воробьеву довелось работать целый день во время инспекционной поездки в Атак на авиабазу полгода назад.

Генерал Салех произвел на меня неизгладимое впечатление, и поверить в то, что он враг народа и расстрелян, было невозможно.

Ночь мы провели в страхе. На вопрос дочери, что это за стрельба, я отвечал, что это учебные маневры.

Третий день был едва ли не хуже предыдущих. С моря зашел истребитель и пустил две ракеты - одну по нефтехранилищам, другую в арсенал. Что представлял из себя последний, я знал. И когда начали рваться боеприпасы, когда начал гореть мазут в огромных круглых емкостях, мне стало понятно, что это катастрофа. Некоторые с испугу попрыгали в открытые траншеи и окопы, хотя до складов горючего и боеприпасов нас отделяли три километра.

Через три часа весь Аден был окутан черной дымкой и, хотя светило солнце, наступили сумерки. Зарево пожарищ и канонада рвущихся боеприпасов, вой беспорядочно разлетающихся снарядов "Катюши" продолжались всю ночь. Заснуть удалось только под утро.

И вот наступил этот день. четвертый. Разбуженный грохотом, я выбежал из дому.

Прямо  через  наш  городок  нескончаемым потоком   шли   солдаты   -   кто   в   форме,   кто   в гражданском.

- Куда идем? - спросили их мы.

- Мы идем домой! Все, навоевались!

Мимо дома шли трое пацанов лет по четырнадцать. Один из них хромал, а двое других поддерживали его.

- Что с парнем? - спросил я у них.

- Он ранен и не может идти, - был ответ.

- Подождите, пусть его осмотрит наш врач, - предложил я им.

Присев на скамейку, ребята ждали нашего гарнизонного врача Зайцева. Он вскоре появился, сперва набросился на меня "за излишнюю инициативность", а затем вынес вердикт, Ранение серьезное, нужны бинты и спирт, и парнишка должен немедленно быть госпитализирован для проведения операции по извлечению засевших в ногах пуль.

Нашли бутылку водки, наложили повязку, угостили бедолагу чаем, уложили на матрац.

В это время к воротам нашего городка подошла машина с вооруженными солдатами, многих из которых я знал лично. Я спросил их, не могут ли они отвезти раненого в лазарет, так как ему нужна срочная операция. Получив утвердительный ответ, мы погрузили парня в

машину.

Зайцев сказал, что надо бы проведать начальника гарнизона, от которого четвертый день не было никаких указаний.

- Я по твоей просьбе раненому помог. А ты по моей просьбе будешь меня сопровождать.

Что тут скажешь? Пришлось. Пройти нужно было метров триста пятьдесят. Но когда кругом стреляют и ты не знаешь, кто и по кому, то о последствиях лучше вообще не думать. Облачившись в белые халаты, нацепив на шест простыню, мы двинулись в путь, прижимаясь к той стороне улицы, которую считали более безопасной. Нас по пути окликали, спрашивали, а узнав, пропускали дальше. Так мы дошли до резиденции генерала. У него был телефон - связь с внешним миром. Доктор доложил о событиях последних дней, и генерал принял решение перебраться к нам. Я позвонил себе на работу и попросил связистов протянуть кабель от генеральского дома к нам в городок. Прибыли связисты, быстро протянули линию, и с этого момента у Фламинго появился "голос".

О мальчике и нашем походе под простыней я умолчал. Семья до сих пор не ведает о том, что я рисковал жизнью. Единственный человек, который по достоинству оценил мои действия, был мой коллега - переводчик Владимир Болотов. После нашего с доктором возвращения он поехал к генералу на машине по проторенной нами накануне дороге. Сколько страха он натерпелся - не знаю, но, вернувшись, он пожал мне руку и сказал, что я совершил подвиг.

В дальнейшем он и доктор Зайцев получили боевые ордена. А обо мне никто не походатайствовал. Я все же был рад, что сделал полезное дело. Ведь теперь у нас имелась связь с торгпредством.

Во второй половине дня через торгпреда по телефону поступила команда об эвакуации. Уезжали все гражданские специалисты и члены всех семей. В назначенный час они погрузились с вещами в автобусы и грузовики и отправились к посольству СССР. Что они благополучно добрались до Москвы, мы узнали только намного позже. Эвакуировали их морем на торговых судах, довезли до Джибути, посадили в самолеты "Аэрофлота", и 19 января они были в Шереметьево. В аэропорту их переодели в зимнюю одежду, выписали им проездные документы и отправили домой.

На следующий день из провинции Лахаж подошла пехота, которая была остановлена пулеметчиками, обосновавшимися на крыше гостиницы "Аден". Пулеметчики бьши сметены двумя выстрелами из танка, в гостинице вспыхнул пожар. Еще несколько дней продолжались перестрелки, но я уже был спокоен, так как семью эвакуировали, ну а нам не привыкать. И я окончательно воспрял духом, когда через год с небольшим вместе с семьей, вернувшейся после войны в Йемен, прилетел в Москву.

Когда я ехал в Йемен, у меня было тревожное предчувствие, что если я третий раз окажусь в гуще военных событий, мне уже не повезет. Повезло. И на этом мои военные приключения, к сожалению, не закончились. Но это уже другая история...

От автора: некоторые фамилии в моем рассказе заменены на вымышленные.

 (Послесловие к книге В.Ф. Поликанова «Краткий словарь популярных йеменских пословиц с их переводом и русскими соответствиями», СПб, 2005, сс. 89-101).